Юрий Астров - Квинтовый круг [сборник litres]

– Подождите, уважаемый, будет Вам доллар! – это голос погромче.

– Жду, жду, – намеренно равнодушно ответил продавец.

Минут через пять черт снова подошел к Семену.

– Давай гуся! – потребовал он.

– Бакс, – лаконично ответствовал Семен.

– Держи! – черт протянул зеленую бумажку.

– Серебряный, – так же лаконично заявил Семен.

В разговоре возникла напряженная пауза.

– А не один те хрен?! – возмущенно спросил черт.

– Стало быть, не один, – вежливым тоном ответил Семен Орестович.

– Ну, нет у меня неразменного бакса, нету! Хочешь миллион рублей?

– Мне миллион не нужен. Мне нужен серебряный доллар.

– Кило топазов! – в отчаянии взвыл черт.

Семен молчал.

– Отдавай гуся, а то разорвем! Вон нас тут сколько!

– Доллар. Серебряный, – Семен Орестович был непреклонен.

Черт опять удалился на совещание. Вернулся минут через десять.

– Возьмешь контрольный пакет «Газпрома»?

– Уважаемый, ты же не хочешь торговаться до петухов? – возразил ему Семен.

– Резонно, – с большой долей уважения в голосе пробормотал покупатель. – Ладно, подожди пару минут, будет тебе серебряный бакс.

Черт лихо свистнул. Надгробная плита вблизи от Семена Орестовича поднялась, и из земли вылезло нечто громадное.

Черт, да это же натуральный козел! Тут не Гоголем, тут уже больше Гойей пахнет!

– Этот, что ли, такой упрямец? – зловеще проблеял козел.

– Этот, этот, – уныло ответил черт.

– Ну, ладно… Хотели мы тебя разорвать, да уж больно ты нам понравился, – заявил козел. – Держи, вот он, серебряный бакс. Неразменный! В Америку, что ли, намылился?

Семен молчал.

– Да-а, упрямый… Ладно, братаны, я вижу, вы не виноваты. Инструктора у него… На!

На ладонь нашего счастливца легла монета, блестевшая даже в темноте и показавшаяся ему неожиданно тяжелой.

– Давай гусака!

Семен протянул жареную птицу козлу. Тот схватил ее, лихо гикнул – и кладбище опустело.

Обратный путь – всего-то метров двести – прошел без приключений. Вернувшись, Семен – не без некоторой дрожи в организме – тут же завалился спать, даже не раздеваясь. Утром, выпив сразу три таблетки анальгина, он вынул доллар из кармана. Бакс как бакс, вон и дата чеканки: 1898 год. Антиквариат!

А вечером состоялась уже совсем привычная встреча с домовым.

Стоматологическая поликлиника находилась в пятнадцати минутах ходьбы от Кладбищенской. Так что связываться с капризной старушкой «Волгой» Семен не стал, пошел пешком. Он заранее узнал, что у главного врача сегодня приемный день, и записался не к участковому зубодралу, а к Паше Эмке. Этот немец, давным-давно растерявший свои германские корни, был одноклассником Семена Орестовича, пока после семилетки не подался в медицинское училище – аж на Урал куда-то. Когда Сеня окончил школу, Паша приехал домой уже зубным техником, а потом, сколотив на золотых зубах какую-то сумму и счастливо избежав внимания ОБХСС, окончил Московский стоматологический. Не виделись они лет двадцать пять и никогда особо не дружили, но Семен надеялся на память о школе.

И в самом деле помогло – ждать нашему герою не пришлось: лишь только что заведенную на него карточку медсестра занесла в кабинет, как тут же вышла и назвала его фамилию. Бабуси, из которых очередь и состояла, проглотили неожиданность молча, без обычного в таких случаях ворчания. Видать, главврача побаивались даже пациенты.

– Ну что, Семен, узнаешь? – с порога спросил его сидящий за столом гигант в белом халате.

Семен не покривил душой: он действительно не узнал Пашу, такого когда-то стройного, хотя и не очень высокого, паренька в этом лысом исполине. Тот захохотал:

– Да Павел я, Павел Эмке, учились мы вместе! – вот когда он встал, Семен, наконец, понял, в чем дело: роста у Паши не прибавилось, зато объема… Но не только брюхо, нет; плечи тоже больше бы подошли человеку даже и двухметрового роста. В общем, что-то вроде профессора Челленджера – сидящий он был выше, чем стоящий, – только вот лысый и безбородый.

– Я знал, знал, что ты вернулся, да вот встретиться никак не получалось, – продолжал Паша. – К тебе заявляться неудобно, а сам ты уж который месяц нелюдимом живешь. Как живешь-то, кстати? Чем заниматься собираешься?

– Живу… нормально живу, Паша. Нормально. А заниматься ничем и не собираюсь. Надоело. Пенсию я выработал, буду ждать возраста, а деньги… есть деньги, в банке лежат, живу на проценты.

– Хорошо устроился! – снова захохотал главврач. – Чего пришел-то? Зубы болят?

– Да не то что болят… Я слышал, сейчас эмаль восстанавливают?

– Правильно слышал! Садись, пока буду смотреть, буду и рассказывать. Небось, не знаешь, кто из наших где и как?

…Через сорок минут Семен уже шагал домой, вооруженный не только белыми зубами, но и полной информацией о живых и мертвых одноклассниках (вторых оказалось куда как больше, – что ж поделать, такое поколение, – печально подумал Семен Орестович, – спились…), а также договоренностью о поездке в субботу на «ломовскую дачу» в компании Павла, заместителя начальника местной милиции Николая Куняцкого из параллельного класса, Сашки Слободского, местного бизнесмена – этот действительно был одноклассником, вместе школу оканчивали, – и, главное, патологоанатома из райбольницы Олега Вартанова, – тот вообще в другой школе учился, но был их ровесником, и когда-то Семен очень хорошо его знал. Компанию мужикам должны были составить пять медсестричек. Семен заикнулся о машине, но Паша махнул рукой:

– Привезут и отвезут!

Тогда Семен пообещал взять на себя выпивку. Павел откровенно обиделся:

– Нынче мы тебя принимаем! Твоя очередь еще придет!

…И все-таки, когда Семен Орестович извлек из старого рюкзака бутылку «Арарата» и три банки крабов, восторгу собутыльников не было предела.

Пикник, прямо скажем, удался.

«Ломовская дача» когда-то была действительно дачей местного толстосума Ломова, после революции исчезнувшего, как тень зари – в никуда. Потом здесь располагался пионерский лагерь, пока не сгорел, а поскольку сгорел он в разгар перестройки, никто его не восстановил и уже не собирался. Прелестный же уголок на излучине почти заросшей речки стал излюбленным местом отдыха всех, кто имел автомобиль и желание прокатиться «на природу». Семен оказался на пикнике «столичной штучкой», о его скромных и давних успехах здесь помнили, всячески преувеличивая их, о его неудачах не говорили, а образ жизни, который он вел, вызывал у старых-новых приятелей просто-таки восхищение.

– Нет, брат, – обращаясь к майору милиции, в который раз заявлял Слободской, – вот это жизнь! Работать не надо, семьи нет, чем хочешь, тем и занимаешься! Я бы немедленно все бросил, если бы возможность была!