Дженнифер Доннелли - Сестрица [litres]

– Или в Занзибаре, у бирюзового моря. Или в высокогорной крепости где-нибудь в Тибете. – Он невесело рассмеялся. – Или умерли бы. От голода. И холода. Или от собственной бестолковости. Разве так планируют важные поездки? Ну да, у меня была припрятана пара монет. А ты собиралась прихватить из дома вареных яиц и имбирного печенья.

Изабель отчаянно захотелось вырваться из глубин жалости к себе, и, чтобы выплыть, она стала отчаянно искать в темном кипении волн хоть что-нибудь, любую соломинку, за которую можно ухватиться. Вот только найдется ли она?

Она положила ладонь на грудь Феликсу. Прямо поверх его сердца. И поцеловала его.

– Ты снова уйдешь от меня? – спросила она после, упершись лбом ему в грудь. – Не уходи. Обещай, что останешься.

– Я не могу обещать тебе этого, Изабель, – таковы были его слова.

Потрясенная, она подняла голову и хотела было отпрянуть, но Феликс не дал, крепко ухватив ее за руку.

– Я ухожу от мастера Журдана. И из Сен-Мишеля тоже. И вообще из Франции. – Слова сыпались из его рта.

– Я… я не понимаю…

– Я отправляюсь в Рим, Изабель. Чтобы учиться на скульптора, как всегда хотел. – Он поднес ее руку к губам и поцеловал. – Давай поедем вместе.

Изабель с Феликсом молча шли по дороге, за ними цокал копытами Нерон.

С тех пор как Феликс позвал Изабель с собой в Рим, прошло полчаса.

Сначала она посмеялась, думая, что он пошутил на радостях, но скоро поняла, что это всерьез.

– Я нашел место ученика скульптора, – объяснял он. – Месяц назад я получил от него письмо. Конечно, я буду делать самую тяжелую и неинтересную работу, от которой все отказываются, но это лишь начало. Я уже предупредил мастера о своем уходе и оплатил дорогу.

– Феликс, но когда… как… – бормотала Изабель, не находя слов от удивления.

– В последние два года я откладывал понемногу с каждого своего заработка, – ответил он. – Неплохой доход приносили руки, глаза, зубы, которые я резал на стороне. И моя деревянная армия. Я ее продал. Одному дворянину из Парижа. Он уже прислал деньги. Осталось дорезать три фигурки офицеров. Как только закончу, сразу дам ему знать. Приедет слуга и заберет покупку. – Помолчав, он добавил: – Этого хватит. На дорогу, тебе и мне. А в Риме мы снимем какую-нибудь каморку в мансарде. Поедем со мной.

«Да» рвалось у нее с языка, как никогда в жизни, и твердо, как никогда в жизни, она знала, что ответит «нет».

– Я не могу поехать с тобой, Феликс. Маман совсем выжила из ума, а Тави вечно витает в облаках. Если я уеду, кто о них позаботится? Мы и так-то едва выживаем. А без меня они и недели не протянут.

– Но я не могу найти тебя и тут же потерять, – нарушил молчание Феликс. – Должен быть выход. Надо его найти.

Изабель улыбнулась, хотя никакого выхода не видела.

– Мне надо ехать, – сказала она. Феликс собирался заночевать в Париже, в доме капитана, которому вез заказ, но ей надо было вернуться в Сен-Мишель к вечеру.

– Побудь со мной еще одну милю. Вот знак. – Феликс кивнул на беленый столб впереди. – Мы на полпути к Парижу.

Минуту спустя столб остался позади. На нем блестел свежей краской указатель: Париж – налево. И другой: Мальваль 12 – направо. Не глядя, Изабель и Феликс повернули налево.

Не будь они полностью во власти своих чувств, не увлекись они так разговором о Риме, не остановись они посреди дороги, чтобы поцеловаться еще раз, то, возможно, заметили бы, что краска на столбе была не просто свежей: она даже не высохла. А на указателях из-под одних слов просвечивали другие, черные – «Мальваль» сквозь «Париж» и «Париж» сквозь «Мальваль».

Они разглядели бы следы сапог вокруг столба и в недавно потревоженной грязи неподалеку от него. А если бы любопытства ради порылись в этой грязи, то нашли бы там две банки из-под краски и две малярные кисти: банки – пустые, кисти – перепачканные, все украдено из амбара местного фермера.

Но ничего этого они не заметили, а потому продолжали мирно идти своим путем.

Едва они отошли от столба на безопасное расстояние, как черный, словно уголь, ворон, который притаился в кроне дерева, сорвался с места, шумно хлопая крыльями, и улетел.

Следить за ними дальше незачем. Так сказала хозяйка.

Девушка, а с ней и парень назад уже не вернутся.

Дым: вот что привлекло внимание Изабель.

И запах горящего сена. Пронзительный и такой неуместный в солнечный летний день.

Фермеры подпаливают стерню на полях, а заодно сжигают сорняки по осени, когда урожай уже убран и свезен в амбары. Но не в августе.

– Чувствуешь запах? – спросила она у Феликса.

– Да, – ответил тот и оглянулся, ища его источник.

Нерон нервно заржал, вскинул голову, натягивая повод. Изабель вдруг поняла, что вокруг нее все выглядит незнакомым. Ей и раньше доводилось ездить в Париж – они с Тави и Маман несколько раз отправлялись туда за платьями, – но она совсем не помнила огромного яблоневого сада, который тянулся вдоль правой стороны дороги. Как и старого полуразвалившегося каменного амбара слева.

– Мы ведь по той дороге идем или нет? – спросила она Феликса, только сейчас сообразив, что они едва взглянули на указатель.

– По-моему, да. Я хорошо помню, что стрелка на Париж показывала влево. Туда мы и пошли.

Они продолжали идти. Через пару минут перед ними возник еще один указатель. Под ним сидел человек: спиной он привалился к столбу, голова свесилась на грудь – явно задремал. Одет он был как фермер – видавшие виды сапоги, длинные штаны, красная рубашка. Соломенная шляпа скрывала лицо.

Подойдя ближе, Феликс и Изабель увидели, что на столбе над головой фермера красуется всего один знак и на нем написано «Мальваль».

– Не может быть, – сказал Феликс. – Мальваль же в другой стороне.

Изабель решила доискаться ответа. Передав поводья Нерона Феликсу, она шагнула к отдыхавшему фермеру.

– Прошу прощения, не скажете ли, эта дорога приведет нас в Париж?

Человек не ответил.

– Крепко заснул, – сказала Изабель.

Будить его не хотелось, но надо ведь было узнать, где они находятся. Да и времени у нее не было.

– Месье? Вы меня слышите? – снова начала она. Но тот не проснулся.

Изабель нагнулась и слегка встряхнула его за плечо. Шляпа скатилась с головы, сама голова тошнотворно мотнулась из стороны в сторону, и человек, точно куль с мукой, завалился на бок.

Только тут Изабель поняла, что он вовсе не спал, а рубашка была совсем не красной. С утра он надел белую рубаху, которая покраснела уже потом. Ему перерезали горло, от уха до уха, и кровь хлынула на рубаху. Она все еще продолжала течь: тонкая струйка сочилась из горла.

Девушку обуял ужас.

– Пожалуйста, помогите! – завизжала она. – Бога ради, на помощь!