Симона Вилар - Сын ведьмы [litres]

– Что скажешшь тогда? Зачем медлишшь?

Добрыня соображал быстро, вспомнил много. Вспомнил, как отменил сражение под градом Булгаром, уверив всех, что им не победить тех, у кого даже нищие в сапогах ходят, и уж лучше русичам поискать лапотников. Значит, если есть что-то, с чем сейчас не можешь справиться, надо попробовать отложить это до лучших времен.

– Давай выйдем на поединок позже. Не среди этих камней и залежей золота, а где-то в другом месте. Там и закончим начатое. Думаю, неплохо будет нам снова сойтись дней через семь у моста через реку Смородину, где живой мир с миром Кромки соединен. У тебя будет твое колдовство этой стороны, я же богатырскую силу своей земли испробую.

Кощей как-то странно, утробно забулькал. Смеялся, что ли? Или из змеиного горла слова выходили с трудом? Но когда он заговорил, Добрыня вполне разобрал его речь:

– Добро. Через седмицу я приду к Калинову мосту. Но тогда уже пеняй на себя. Если мой верх, я тебя уничтожу или заставлю служить мне. Кромешником станешь, воле моей будешь повиноваться беспрекословно и вечно!

– Да ты победи сперва, – процедил сквозь зубы Добрыня.

Он слышал, как Кощей уходил, потом темной тенью спрыгнул в одну из глубоких расселин, где надеялся разыскать свое провалившееся золото. Добрыня же смотрел вверх, выискивал, где из пролома свет пробивается. Ох и соскучился же он по свету ясного дня!

Первое, что заметил Добрыня, выбравшись из расселины в сводах, это то, насколько все вокруг изменилось. Он видел совсем другие горы, другие склоны. Ему пришлось миновать пару перевалов, прежде чем он начал узнавать места. И то с трудом. К примеру, там, где ранее находился усыпанный камнями подъем ко входу в Кощееву пещеру, ныне был виден лишь узкий проход между двух сдвинувшихся гор, этакие незнакомые врата. Все стало иным… Однако Добрыня и сам был как-то причастен к тому, что произошло, чтобы все так изменилось. К чему теперь удивляться?

Но не только это заметил сын ведьмы: вверху, там, где на вершинах гор вечно лежали тяжелые облака, скрывавшие мир Кромки, теперь прорывались лучи солнца. Они были багряными – закат или рассвет? – но от их отблесков эта вечно серая, туманная земля словно ожила, стала цветной, меняющейся, сулящей надежду.

Добрыня глубоко вздохнул, снял свой чудесный шлем и облегченно тряхнул длинными слежавшимися волосами. Он был рад солнцу, рад, что сюда проникает сияние живого мира, ради которого он и забрался в такие неведомые дали, ради которого взял на себя столь тяжелую ношу, как противостояние с Темным. И он выстоял! Он по-прежнему еще жив! Думать, что не все еще завершено, сейчас не хотелось. Главное, что он не уступил и даже смог выставить свои условия.

Осознание этого придавало Добрыне таких сил, что и утомленность после боя отступила. Он вдыхал всей грудью, сила росла в нем, и, чувствуя это, он засмеялся громко и торжествующе. Эхо гор подхватило его смех, понесло среди туч, казалось, и сами они расступились, солнечный свет стал более ярким, в лицо пахнуло ветром. Ветер был ледяным, колючим, но и бодрящим. Добрыня ощущал его свежесть, как и жар в своей груди. Жар после холода – это приток сил, как уверяла ведьма. А столько сил, как сейчас, Добрыня еще никогда не ощущал. Даже когда боролся с Бессмертным. Тогда ему просто некогда было об этом думать. Нечто похожее на такую силу он чувствовал лишь однажды, когда они с Владимиром вошли в Киев и он понял, что свершилось невероятное – они поменяли власть на Руси. Теперь же он справился один. И Кощей был прав, уверяя, насколько он сам может быть непобедимым.

Теперь же… О, теперь Добрыне казалось, что он сейчас и взлететь сможет! Но это уж чересчур. Он просто сделал сильный рывок, прыгнул, пробежался по крутому голому склону высокой горы, опустился среди каменных завалов в узком проходе, оступился и засмеялся. Да, прыгать он может отменно, но все равно надо быть осторожным, а то и ноги сломать недолго. Все же, обладая колдовскими силами, он по-прежнему был не духом, а человеком.

На вершинах сдвинувшихся гор еще лежали пласты снега, но большая часть его осыпалась при встряске подземелий, завалив проход, и только самые большие обломки скал опасно выступали из его рыхлой белизны острыми зубами. Передвигаться тут, рискуя увязнуть в сугробе или поскользнуться на камне, было непросто. Добрыня снова прыгнул на скалу, перелетел через навалы камней, удержался на одном из них… и вдруг заметил на снегу следы. Тут недавно прошли люди… А еще он увидел разбросанные кости, отбитый череп, когтистую кисть, все еще сжимавшую заостренную палку. Выходит, что склон, где ранее вход в пещеру охраняло воинство неупокоенных, теперь, когда горы сдвинулись, провалился под землю, и всех их просто завалило, придавило горами, упрятало глубоко под землю, где им и надлежало быть. И вот же останки одного есть, и если Добрыня не ошибается, то лежат они в протоптанной в снегу колее, где, похоже, не так давно кто-то проходил. Неужели его спутники могли пройти тут, когда выбрались?

Мысль о своих отрезвила посадника, от недавнего победного ликования не осталось и следа. Как они? Как Забава, Сава и эти пленники, которых он освободил? Они были очень ослаблены, а тут, в горах, творилось такое! И как Малфрида? Жива ли она…

Мысль, что с матерью могла случиться непоправимая беда, пробудила в душе тревожную боль. И ярость на Кощея. Поэтому, когда где-то сбоку заскрежетало и зашевелилось одинокое полуистлевшее существо, Добрыня рассек его светлым кладенцом, почти не глядя. Ишь нежить, еще ворочается, трепыхается! Через время вновь один появился, тоже себе на погибель – голова с остатками волос так и отлетела, ударившись о скалу, упала, зарывшись в рыхлый подтаявший снег. И опять стало волнительно: как там его спутники и спасенные пленники? Смогли ли они пройти дальше или стоило бы вернуться да поискать их там, где раньше был вход в пещеру?

Добрыня замер, стал вслушиваться, пытаясь определить свою задачу неким внутренним чувством. Тихо-то как, тихо… Он вдруг почувствовал себя почти беспомощным, казалось, что вся его сила колдовская бесполезна, если не сможет помочь тем, кто дорог.

И именно в этот момент в дальнем конце ущелья он заметил поднявшуюся из снега фигуру. Она стояла не шевелясь, но даже на расстоянии Добрыня чувствовал ее взгляд. Человек? Добрыня прищурился, заслоняясь рукой от дувшего сквозь узкий проход ледяного ветра. Фигура стояла, словно ждала именно его. И Добрыня рассмотрел издали бледное лицо ожидавшего, темные провалы его глаз. Кромешник, разрази его гром!

Эти слуги Кощеевы не кидаются бездумно, как мертвецы, эти имеют часть души и могут соображать. Что же этот задумал, раз ждет его в конце прохода? Ну сейчас разберемся! А может, и разбираться не стоит. Враг – он всегда враг.