Симона Вилар - Сын ведьмы [litres]

– Давай-ка ты расскажешь о том, что может ожидать нас в пещере, – попросил Добрыня.

Он смотрел на нее из-под обода блестящего шлема, потом подсел, коснулся ее плеча. И вздрогнул – такая она была холодная.

– Замерзла никак?

В подземелье вообще было не так уж холодно, однако ведьма словно сама холодом исходила – даже камень, на котором сидела, инеем покрылся. И, видя недоуменный взгляд Добрыни, Малфрида лишь печально усмехнулась.

– Пустое. Со мной часто такое после колдовства. Ну, как у обычных людей пот выступает, так от чародеев исходит холод после волшебных усилий.

Добрыня вспомнил: еще в детстве, когда мать возвращалась после долгих отлучек, от нее веяло таким холодом, что даже на кладке бревенчатой стены появлялся светлый налет изморози. Но привычному к чародейству матери Добрыне это казалось обыденным. И вот теперь…

– Силе тоже порой надо получить откат, чтобы потом снова вернуться, – пояснила она. – Изморозь – это усталость после чар.

И отодвинулась от Добрыни. Казалось, что не хочет ни говорить, ни общаться с ним. Но он не оставлял ее в покое.

– Ты многое знаешь о чародействе, понимаешь, что тут происходит, тебе немало ведомо. Я же здесь будто в потемках. Вот уж действительно в потемках! – хмыкнул он, но особо веселиться не получалось. – Поведай же мне, что нас ждет… что еще может ожидать.

Его слова начали злить ведьму. Она посмотрела на него сквозь космы волос, и он увидел желтый отблеск в ее глазах.

– Думаешь, я так часто в гости к Бессмертному шастала, чтобы все узнать и теперь поделиться? Так будь покоен, мне тут тоже все впервой. Но одно могу сказать: только оказавшись тут, я поняла, как глупо поступила, послушав тебя. Ты о каком-то мороке насланном тревожился, о том, что целый край пропадет… А еще уверял, что, дескать, сможешь освободить меня от власти Кощея. Но это всего лишь слова человека, привыкшего убеждать других. В этом ты мастер. Надеюсь, что теперь, уже за Кромкой, ты уразумеешь – тут все другое, отличное от знакомого тебе. Знакомого мне. Тут немало такого, что я и представить себе не могла!

– Как не могла представить, что встретишь тут этого Мокея? Скажи, что значат твои слова о том, что я на него похож? Еще про сына ты что-то…

Добрыня чуть отшатнулся, когда она вдруг подскочила и ее ледяные пальцы впились ему в плечи.

– Что еще ты услышал? Тебя ведь в тот миг окружили, не до того было, чтобы прислушиваться!..

Но, возможно, это ее неожиданное волнение, почти отчаяние, и навело Добрыню на догадку.

– Нет!.. – только и выдохнул он. Его лицо за стрелкой наносника как-то странно задергалось, словно посадник был не в силах сдержать внутреннюю бурю. – О ясный свет! Ведь я столько лет гадал, кто же мой отец, в кого я пошел… А выходит, что кромешник – мой родитель?

– Он тогда не был кромешником, – всхлипнула Малфрида. – Он был древлянином, был ладным молодцем… Но я не любила его. И за это он меня люто возненавидел. А знаешь, как рождаются дети, когда женщина не любит? Ты дитя ненависти, Добрыня.

Она ссутулилась, закрыла лицо руками. И поведала… О том, как жила в лесном древлянском селище, как приходил к ней добрый молодец Мокей, как они стали приятелями, болтали, охотились вместе, как он тянулся к ней… Но Малфрида ничего к нему не испытывала. Мокей казался ей слишком простым и неинтересным. Ее ведь князья любили, ради нее волхвы со своего пути сходили!.. А этот… Просто Мокей Вдовий сын. Однако простым он все же не был. Он был полон неуверенности и злобы. Поэтому, будучи отвергнутым, принялся ей мстить.

Она рассказывала долго. В подземной тиши, где почти неслышно плескалась вода и шуршали в бездонных провалах какие-то тени, ее слова о прошлом могли казаться незначительными. Однако для Добрыни они не были таковыми, ибо то, о чем чародейка поведала ему, пронзало насквозь. Травля его матери, унижение, издевательства… Она тогда такое испытала, что позже и сама не могла понять, от кого понесла сына. Потому и не любила Добрыню так долго, не ведая, чей он, считая его плодом жестокости и надругательства. И только недавно, вглядевшись в облик Добрыни, поняла, на кого он похож. Очень похож.

– Да не похож я на него! – рассердился посадник. – И пусть я сделал в жизни много зла, много крови пролил, но с бабами я не воевал. Подумать только – сделать врагом женщину… Я вон даже мстившую мне Рогнеду врагом не считал. Если бы считал… избавился бы давно. А теперь, узнав про свое прошлое… Видать, не зря я сюда явился. Значит, пришло мое время за тебя помститься, Малфрида! Убью этого Мокея, не помилую.

– Но он же тебя пощадил, – негромко заметила чародейка.

– Выходит, себе на беду пощадил. Батяня хренов! Ох, Малфрида-чародейка, как мне больно! Так больно…

Он поник, качал головой, стонал. А она села рядом, холодная, но уже оттаивающая, гладила его по поникшему плечу в кольчуге.

– Тебе не Мокея убивать надо, а Кощея победить. Победишь Кощея – все его темное царство сгинет. И Мокей в том числе.

– Значит, мы опять вернулись к тому, с чего начали! – Добрыня поднял голову. – Мне нужен меч-кладенец! Что мне до шлема отражающего и доспеха этого сияющего, если руки мои, считай, пусты. Как мне убить этой булавой деревянной того, кто бессмертным слывет? Спускаясь сюда, я надеялся, что, как и ранее, ты мне поможешь найти заветный клинок. Ведь прежде у нас все ладно получалось: и доспех добыли, и шлем вытянуть удалось. Но теперь… Укажешь, где меч? – спросил он ее с надеждой.

Малфрида смотрела куда-то во тьму, глаза большие, темные, человеческие, и видно, как слеза катится по щеке.

– Я пыталась рассмотреть в видениях, где этот кладенец. И описывала уже тебе, как это место выглядит: почти совершенная каменная арка, опирающаяся дугой на колонну. А подле колонны стоит неподвижный светловолосый витязь, охраняя или поджидая кого. Если выйдем на это место, узнаю. А еще чувствую, куда надо идти. – Она указала на возвышение, где темнела дыра, в которую удалился Мокей.

Малфрида смотрела в ту сторону и все думала: неужели Мокей пощадил сына? Как далеко он теперь ушел? Вернется ли, чтобы по приказу Темного властелина докончить начатое? Или не вернется? Раз уже ослушался его по собственной воле… по ее просьбе… Ведьму до сих пор это поражало. Ей было неведомо, что чувствует или способен чувствовать тот, кто принят за Кромку. Однако знала, что любой кромешник понимает – если исчезнет то, что держит его в миру, он уйдет за Кромку навечно, безвозвратно. Может, это и остановило Мокея? Как бы Малфрида к нему ни относилась, она помнила, что Мокей всегда был разумным. Даже когда делал подлости. Не мудрено, что при жизни он из простого селянина смог так подняться у древлян, что почти правил ими.