Симона Вилар - Сын ведьмы [litres]

– Зачем все-таки ты его оживила? – отвлек ее от размышлений глухой голос Добрыни.

Он уже задавал ей этот вопрос, но тогда без особого интереса. Теперь же смотрел на мать и ждал ответа.

Что тут скажешь?

– Я не знаю. Но тогда было столько крови… Хотелось хоть как-то исправить сотворенное зло. А Мокей… он все же любил меня когда-то.

– Любил… Разве так любят?

И подумал о Забаве. Ему хотелось спасти и защитить ее, даже если потом синеглазка уйдет к ее милому Саве. Добрыня согласен был на это, только бы она жила!

– Ладно, – хлопнул он себя по коленям. – Передохнули и будет. Надо поднимать парней и готовиться. Хотя как тут приготовишься?

Однако перекусить им все же не мешало. Вот и ели сухари – дивная роскошь из прошлой славянской жизни, – жевали горсти овса, заедали все это тонко нарезанными ломтиками местной вяленой оленины. Ну а запивали водой из озера, пусть и мутной, с неприятным привкусом мокрой глины. Надо же, они с этой глиной теперь заглатывали тех, кто пытался недавно их самих погубить! Спятить можно, как подумаешь. Но задумываться особо не стоит. Лучше отвлечься. И Сава после еды принялся негромко напевать псалом, потом склонился, сложил руки, читая молитву. Шаман Даа опять пристроился рядом, слушал, пытался повторять, ободренный улыбкой сильного тайа. Добрыня тоже к ним присоединился – душа вдруг попросила. И он лишь искоса поглядывал на Малфриду: она отошла, но вроде не злилась, не мешала им. Добрыня невольно усмехнулся: что, чародейка, привыкаешь к молящимся? Хорошо. А может, уже заметила, что, когда молятся, все эти шепчущие и скрежещущие в темноте звуки замирают?

Она и впрямь замечала, как и то, что стоит лишь отойти – и пещера полнится звуками. Но, главное, опять возникает в голове этот постоянный негромкий призыв: иди, иди, я жду тебя. Он не умолкал и всегда сопровождал ее, будто шорох сухой опадающей листвы. Малфрида давно перестала обращать на него внимание, даже не огрызалась уже. Кощей сам должен понимать: раз она тут, то скоро явится. А ведь как не хотелось! Одна надежда, что Добрыня на такое дело бездумно не пойдет. Ведь у таких, как ее сын, многое получается! От этих мыслей хорошо стало на душе, новые силы пробудились. И чародейские, и просто людские: надеяться на повзрослевшего сына, решительного и смелого, так славно!

– Ты уже не ворчишь, что Сава созвал нас? – услышала она голос подошедшего Добрыни. Он почему-то посмеивался. – Надо же, я сейчас произнес «нас», понимая, что и шамана юного Сава к вере своей расположил. Есть у нашего красавчика этот дар – привлекать людей. Вот только ты с нашей верой не желаешь считаться.

– С ней даже Бессмертный считается, – заметила Малфрида. – Вот и не злюсь, потому что ваше христианство мешает Кощею следить за вами.

– Я уже понял, – кивнул Добрыня. – Ну а когда не молимся? Это Сава верит, что одной молитвы на все дела хватит. Я же считаю, что доброе дело надо делать самому, хотя и с упованием на Всевышнего.

– Ох, не хочу я об этом говорить! Нашел место, где проповедовать, – передернула плечами ведьма.

Но Добрыня все же удержал ее, спрашивал: если крест мешает Кощею их рассмотреть, то тут, в своей пещере, может ли он их слышать? Разобрал с их слов, куда и зачем идут? Ну, про… Сейчас Добрыня даже не решался произнесли это слово – «кладенец».

Она подумала немного и чуть коснулась рукой груди сына, скрытой под переливающейся кольчугой. И тут же отдернула руку. Посадник понял: на крест указывает.

– Вот этот оберег и ограждает все, что с вами связано, от Темного.

– А если и ты крест наденешь? Сава – он посвященный, может освятить крестик.

– Ну и сказал! – хохотнула Малфрида. – Может, посоветуешь лишиться моих чар ради вашего креста?

Добрыне стало грустно. Произнес, не поднимая головы:

– Понимаю, на какое опасное дело тебя подвигнул. И клянусь своей душой, что я, если бы мог, сам бы пошел дальше. Однако понимаю – без тебя мне тут бродить бесполезно. Увы, я как будто рожден, чтобы всегда вторым быть: и при Владимире, и при тебе. Но поверь, матушка, если мне помогают, я готов превзойти себя!

Малфрида невольно прижала руки к груди. Добрыня впервые назвал ее матушкой! И так хорошо от этого сделалось! Она даже засмеялась легко:

– Вот-вот, помни, что я матушка твоя. И слушай во всем… сыночек!

Он и послушал. А что спорить, если только она знала, куда идти? Малфрида же вдруг стала говорить, что Кощея в его царстве победить сложно, но вот если бы он вышел за Кромку… Однако не выйдет, потому что тут ему удобно и тут сокровища, какие его удерживают.

Они взобрались в проход, куда исчез кромешник, шли за своей проводницей чародейкой. И самое странное, что они уже свыклись и с этими странными звуками из мрака, и с мечущимися, но отступающими от света факелов тенями. Сава шел последним и часто отставал. Добрыню это злило. Им надо держаться вместе, а священник чего-то мешкает. Неужто не опасается, что эти маячившие в темноте призраки нападут? Добрыня недовольно ворчал.

Новая расселина в скале – и они вступили в следующую пещеру. Чем-то она казалась похожей на предыдущую, только кверху расширялась, свисая острыми наростами со сводов, откуда медленно капала вода. А еще, в отличие от иных подземных пространств, здесь было куда холоднее. Пар шел изо рта, хотелось передернуть плечами – так пробирал пронизывающий холод. На камнях серебрился иней, потом стали попадаться глыбы льда, выступающие из каменных стен. Свет факела отражался в них, и казалось, что и из-за ледяной поверхности кто-то смотрит на невесть как проникших сюда чужаков.

Сава опять задержался, стоял, осветив факелом ледяные изломы глыбы, и вдруг ахнул. За отражавшей свет ледяной поверхностью виднелись растопыренные человеческие пальцы, прижатые изнутри! Словно кто-то прижал к ледяной глыбе пятерню, да так и застыл.

А ведь и впрямь, присмотревшись, можно было разгдядеть тень человека. Огромный кусок льда, мутный, стылый, не давал увидеть точно, но казалось, что кто-то пытался выбраться, рвался, но так и застыл.

– Здесь еще один, – негромко произнес Даа, поднося факел к ледяному выступу неподалеку от первого.

И отшатнулся: на него словно падал кто-то из глыбы – открытый в немом крике темный рот, запрокинутая голова, занесенная как для удара рука. Силуэт казался нечетким из-за наслоений льда, но глаза были открыты. Темное одеяние распахнуто на груди, ран не видно, зато что-то светящееся блеснуло на мускулистой груди.

– Неужто варяг? – подивился Добрыня, рассмотрев на теле пленника льда оберег, поразительно похожий на молот Тора, какой носили выходцы с севера. – А ведь люди-олени сказывали, что Кощей доволен, когда к нему в плен заманивали сильных светловолосых мужчин с проплывавших кораблей. Неужели для развлечения? Силушку свою хочет испробовать на них Темный? Скучно ему, видать, тут, в подземелье, а эти воины севера – витязи не из последних. Но чтобы потом вот так?..