Лариса Бортникова - Зеркальный гамбит [сборник litres]

– Шоколадку требую перед смертью, – ныл Антонио.

– Без паники! Мы, Хуан-Антонио-Сальваторе Первый, сейчас перестанем трястись и вступим в бой.

И будем сражаться. Зубами, когтями, усами. Чем сможем!!! – Сальваторе обнажил клыки, зашипел яростно. – Не сдадимся лубочным деревяхам живыми!!! Не посрамим славы рода!

Мышиный ещё-не-король скинул камзол. Мышиный ещё-не-король звонко шмыгнул носом. Мышиный ещё-не-король бесстрашно выхватил сабельку из ножен, и выпрыгнул из-под ёлки, и пропищал почти шепотом: «Иду на вы»…

– Пли! – Генерал выплюнул приказ и рваные ореховые осколки одновременно. – Пли! – лейтенанты дали отмашку подразделениям…

– Пли! – затрещала скорлупа, и сто пятьдесят коричневых ядер лопнули, взорвались под железными челюстями.

Завизжала шрапнель, вспарывая пропитанный мандаринами воздух. Жалобно зазвенели стеклянные шарики – благовест ли, поминальная ли… «Лихие! Бравые! Браво-браво!» – застучали хрюшки плюшевыми копытцами.

– В атаку! – закричал Генерал.

– В атаку! – завопили лейтенанты.

– В атааааку… Ураааааа!

Ать-два, ать-два, ать-два… Деревянный пол скрипел в такт. Ать-два. Солдаты маршировали шеренга за шеренгой, плечом к плечу, ладонь в ладонь… Ать-два… Аихо закручивались усы, сверкали шпаги, звенели аксельбанты… Ать-два…

Хуан-Антонио-Сальваторе ждал, вцепившись коготками в золотой эфес. Дофину очень хотелось метнуться под шкаф или просто лечь на спинку и закрыть глаза, притворившись мертвым. Ему хотелось вернуться обратно на чердак, который он привычно называл замком, и торчать целыми днями у чердачного окошка, которое он привычно называл бойницей…

Ему хотелось стать самой обычной мышкой, маленькой и безобидной… Но на него, хрустя суставами и щёлкая зубами, двигалась деревянная армада, безжалостная, тупая, жестокая, готовая кромсать всё вокруг в клочки… А он был один… Совсем-совсем один. Хуан-Антонио-Сальваторе Первый трижды сглотнул страх. Неумолимым рождественским ужасом на него наступала смерть.

«Ах! Какой бесстрашный», – хрюкнул кто-то с галёрки и замолчал.

«Ну, надо же… – Мария Николаевна, проснувшаяся от грохота падающих щелкунчиков, тёрла глаза. – Надо же… Заснула». Старушка тяжело поднялась с дивана, зевнула. Недоуменно уставилась на пол, превратившийся в абсурдную иллюстрацию к поэме «Бородино». «Ну вот. Попадали все. Поцарапались, наверное», – приговаривала Мария Николаевна, рассовывая щелкунчиков обратно по коробкам. Первый, пятый, сороковой… сто пятидесятый… Последний щелкунчик, разряженный в щегольской белый сюртук с золотыми генеральскими пуговицами, нехотя запихнулся кивером вниз. Ключик вернулся в жестяную банку из-под монпансье.

«Ой! А это что у нас тут такое»? – Мария Николаевна нащупала очки с перетянутой изоляционной лентой дужкой, нацепила их на нос, встала на коленки.

Хуан-Антонио-Сальваторе наблюдал, как две мерцающих заслонки приближаются к нему откуда-то с неба. Дофин был настолько истощён минувшей битвой, настолько измождён странствиями и голодом, что появление новой опасности воспринял как благословение.

– По крайней мере, мы сражались достойно, – попробовал ободрить остальных Хуан.

– И надрали зубастым буратинам деревянные задницы! – прошептал Антонио.

– И не уронили нашего королевского достоинства! – Сальваторе, похоже, понравилось разговаривать.

Мария Николаевна – учительница биологии с двадцатилетним стажем – не боялась мышей. Даже мышей с патологией. Ещё до школы Мария Николаевна работала главным лаборантом в одном из секретных НИИ, поэтому трёхголовый мышонок, вывалившийся из вентиляционного люка прямо под ёлку, Марию Николаевну не напугал, скорее обрадовал. Она осторожно ощупала зверьку хребет, убедилась, что кости целы и что грызун жив, здоров и либо в шоке, либо имитирует смерть. Мария Николаевна хитро улыбнулась и сняла с ёлки конфету, одну из тех, что днём притащил Жорка. Фольга соскочила легко, обнажив сладкую литую сердцевину. Мария Николаевна поводила шоколадом возле притворяющихся равнодушными носов и довольно хохотнула, заметив, как три пары ноздрей одновременно раздулись. И быстро отдёрнула ладонь, когда три пары челюстей впились в горчащую шоколадную глыбу.

Потом они сидели за праздничным столом, слушали речь Президента и пили «Абрау-Дюрсо» – Мария Николаевна из высокого хрустального бокала, а Хуан-Антонио-Сальваторе из блюдечка. А уже под утро слегка подвыпившая Мари смастерила из конфетной фольги три миниатюрных короны, которые всё соскакивали, и соскакивали, и никак не желали держаться на порфироносном челе… челах…

Хуан-Аитонио-Сальваторе, разбухший от шоколада и салата оливье, валялся пузом кверху на фарфоровом блюдце и размышлял вслух.

– Королём быть непросто! Особенно когда большая часть наших подданных – чистые свиньи! – у Хуана заплетался язык.

– Чистые свиньи! – икал довольный Антонио и тянулся лапками к зелёному горошку.

– Угу, – соглашался Сальваторе.

Наступала ночь, окружала город, мягко стекалась к стенам из пустыни; холодало, и в чистом воздухе то тут, то там иногда мелькали сухие снежинки. Над пустыней и городом, в бездонном, выгнутом в бесконечность небе проступали одна за другой сначала едва видные, а потом яркие звёзды. День кончился.

Ветер, разбежавшись по пустыне, долетал до крепких городских стен, взмывал по ним на какую-то высоту, терял силы, опускался вниз и, вздохнув, убегал обратно в пустыню, как волны прибоя. Когда-то давно, очень давно, здесь было море, и древние раковины поблёскивали перламутровыми сломами в светлом песке.

Рогатая луна медленно всплывала над горизонтом, размашистая, колючая, как ранний лёд. В такие ночи казалось, что на ней тоже лежит слой снега.

Ничто не тревожило город, кольцами улиц расходившийся от Синей Башни, острый шпиль которой тонул в темнеющей высоте. Приближались праздники, и окна Башни были темны. В городе же горели огни, мягко светились завешенные окна в просторных домах, сложенных из жёлтого и синего кирпича, где-то на окраине играла музыка. Сегодня лавки и таверны по традиции закрывались рано, жители расходились по домам. Градоправителю позволено было задерживаться в праздничный вечер на рабочем месте, но, впрочем, это было далеко не обязательно.

Город стоял здесь очень давно, как остров в песках, и маяк на его синей башне служил ориентиром торговым караванам, идущим на юго-запад, в тропики Мелимераты и оранжевого от орхидей Миелона, с северных окраин пустыни, из Фолх Вайна, или ещё дальше, из-за моря, из ледяных, давно окаменевших лесов Пойма. Так же, как и караванам, идущим в противоположном направлении.