Сара Хеннинг - Наследницы моря [litres]

Уилл смотрит на сорочку:

– Это его кровь, не так ли? – Я киваю. – И если это не сработает, ты навсегда останешься человеком?

Глубоко вдохнув густой соленый воздух, я снова киваю.

– Таковы были условия моего превращения.

Я раскладываю сорочку на коленях. Красно-черное пятно зияет дырой в свете луны. Аметист, который я так успешно использовала, лежит в одной ладони, а маленькая бутылочка в другой. Она светится в полночной темноте. Я открываю пузырек, а пробку отдаю Уиллу.

А потом упираюсь ногами в песок. Земля прижимается к подошвам ног и встречается с моей магией, хватаясь за аметист и мои намерения.

– Slita sasi bloð. – Забери эту кровь.

Блеск и мерцание. Пятно дрожит на распавшейся ткани.

– Slita sasi bloð , – снова приказываю я.

Пятно перестало быть единым целым. Оно разделяется и двигается.

– Slita sasi bloð .

Наконец капли отстают и поднимаются, испаряясь в воздухе красным туманом.

– Halmr, lœkr.

Туман не исчезает, а создает поток тоньше кончика карандаша, которым Уилл отмечал наш план на карте.

– Efna .

Я подношу бутылочку прямо к кончику потока. Он проскальзывает внутрь, заполняя ее до краев. Уилл передает мне крышку. Я закупориваю флакон.

Ночная сорочка снова идеально белоснежная. Кружева тонкие, точно крыло бабочки, – хотя я сомневаюсь, что Софи пожелает ее вернуть.

– Руна… ты не станешь делать это сейчас, правда же? – спрашивает Уилл в панике.

– О! Нет. Нет. Уилл, конечно, нет. – Я встаю и крепко сжимаю бутылочку, а другой рукой тянусь к его пальцам. – Но я хотела бы поразмыслить некоторое время, если ты оставишь меня одну.

Уилл стоит рядом со мной и не торопится уходить. Его глаза сужаются.

– Ты попрощаешься?

– Я обещаю, что разбужу тебя. – Я убираю бутылочку в карман и кладу обе руки на его грудь. Сильное и крепкое, его сердце колотится под моими ладонями.

Парень берет меня за руки. Вот его теплая и грубоватая кожа касается меня, а вот уже и нет. Сорочка в его руке трепыхается на морском ветру, пока Уилл идет прочь.

Я снова сажусь на камень и смотрю на волны. Они разбиваются и взрываются брызгами, опадают и изгибаются, бурлят и возбужденно кружатся.

– Здравствуй, отец.

Если бы я могла сосредоточиться, мои сестры просто появились бы. Вынырнули бы на поверхность, ведь некая связь точно сообщила бы им мое местонахождение в этот самый момент.

Мне нужно решить. Полагаю, призывающее заклинание может сработать даже на таком расстоянии. Но как бы я их ни любила, Эйдис, Ола и Сигни – не Алия. У нас нет той же связи и никогда не будет.

Я провожу большим пальцем по пробке бутылочки. Нужно просто это сделать. Освободиться от того, что явно станет чем-то больше, чем тупая боль внутри. Эта боль назревала там с тех пор, как я поняла, что способна вернуться в море и оставить все это позади. Как можно скучать по чему-то, что ты едва знаешь? Или по кому-то?

Я могу сказать себе: эта боль – остаточный эффект отсутствия Алии. У меня не было времени обдумать случившееся. По-настоящему все принять. Но это неправда. Боль от смерти Алии другая. Я говорила серьезно, когда сказала морской ведьме, что отсутствие Алии – словно оторванная от тела рука. И я принимаю тот факт, что, скорее всего, целой уже никогда не стану. Я продолжу жить с фантомной болью, цепляющейся за то тело, в котором окажусь на остаток своих дней.

– О Алия, – обращаюсь я к волнам. А потом встаю и иду прямо в них. В этот раз вспомнила, что нужно снять туфли Катрин.

Мои пальцы погружаются в воду. Я притворяюсь, что Алия в бурлящих пузырьках. Проникает в мою кожу вместе с холодком правды.

Хоть сестра и не произнесла эти слова вслух, они все равно гремят в моей голове. Этот голос когда-то принадлежал ей.

Баланса больше нет.

Работая с парочкой оставшихся ведьм на суше, я могу помочь. Я способна что-то изменить. Я могу вернуть баланс – возвратить отцу то количество силы, с которым он может справиться.

Я действительно столько всего могу здесь сделать.

А что случится, если я вернусь домой?

После того как я предложу Урде семена рикифьора, останется лишь горстка. Этого хватит, чтобы поддерживать его один день.

Один день.

А мне нужно будет оставить парочку для следующего урожая, если другие растения умерли. Отцу это не понравится. Его нетерпение – и физическая расплата, следующая за этим, – ничего хорошего не принесет.

Если я переживу этот первый посев, то легко представить остаток моей жизни на службе у короны. Меня прикуют к башне, больше не доверяя мне и крупицу свободы. Или, возможно, пригвоздят рядом с урожаем рикифьора – буду спать среди их призрачно-белых цветов.

Никаких приключений. Ничего помимо долга.

И кому это поможет, кроме отца?

Моему народу? Только если прекратятся его угрозы войны. Только если сыворотка подавит его злость, притязания и жажду. Но даже тогда не факт. Если появится много подлодок, мы окажемся в еще большей опасности. У немцев уже будут лодки. Они в воде. И это не единственные строящиеся лодки. Просто эти судна ближе всего к морскому царству. К дому.

Невозможно сказать, как долго они будут оставаться угрозой.

И мины тоже.

Или сколько еще отец продолжит использовать действия людей, чтобы сеять семена войны, становясь все сильнее из-за моих рикифьоров.

И вскоре морской царь обретет такую силу, что ему останется лишь напасть. Из-за скуки, жадности или безрассудства. Что бы я ни выбрала, гарантий нет.

– Спокойной ночи, Алия, – говорю я воде, целующей пальцы моих ног.

Потом поворачиваюсь и иду назад к дому-убежищу. В одной руке туфли и чулки Катрин, другая сжимает бутылочку в кармане.

Когда я подхожу к маленькому холму, ведущему на берег, ветер приносит голоса. Интуиция заставляет меня согнуться и присесть. Я прижимаюсь к дюне и прислушиваюсь к «бум-бум-бум» сердца. Оно колотится в ушах.

– Когда вы нанесете удар? – спрашивает мужской или юношеский голос. Сказать сложно. Он говорит с акцентом, напомнившим мне отца Софи.

– В разгар дня, – слышу я ответ девушки – или, может, женщины. Но голос такой тихий, что я его не узнаю. – Склад загорится до ужина.

Я прижимаю лицо к влажному песку, чтобы подавить вздох.

Нас предали.

Я неподвижно лежу на песке, пока голоса и шаги не затихают. Предательство оставляет густой след в моих легких – словно нефть, блестящая на поверхности моря и удушающая все вокруг.

В полночь я возвращаюсь в убежище. Очаг уже угасает, а предатель спит внутри.

Хоть дверь крепко заперта, из спальни Катрин доносится ее храп. В главной комнате достаточно света от последних угольков, чтобы увидеть контуры спящих на полу девушек. Они лежат рядом друг с другом, как и раньше. Между ними только книги Софи. Ночная рубашка осталась на последней открытой ею книге.