Максим Далин - Мышкины слёзки

— А пришлые и местные всегда начинают отношения с войны, — добавляет правая голова. — Мы понесли большие потери, воюя с людьми, но, предположу, не мы одни?

— Да уж, — говорю я. — Эта война нужна Городу, как слепому свечка.

— В человеческих силах прекратить её навсегда, — говорит главная голова.

У меня аж дух захватывает:

— Да?! Но как?

— Ты ведь понимаешь, что мы отсюда не уйдём? — вкрадчиво спрашивает левая голова. — И выгнать нас — не в ваших силах, верно?

— Неужели вам тут нравится? — спрашиваю я. — Тесно, голодно… И в стычках не всегда всё-таки побеждают ваши подданные, хоть они и умеют удирать сквозь стены…

— Не нравится, — говорит главная голова. — Но у нас нет выхода. Наш мир — в такой беде, какую ты себе и представить не можешь. Поэтому нам просто придётся жить здесь, копить силы, собираться с духом… и если ты не остановишь войну, когда-нибудь люди её проиграют. Осознай.

Я понимаю это лучше, чем кто угодно: я видел, на что они способны.

— Но что я сделаю? — спрашиваю я. — Вы же воюете за жратву — и никто не убедит муниципалитет, что нужно кормить крыс. Власти и людей-то не станут кормить просто так.

Маленькая голова хихикает. Левая что-то пищит еле слышно в ухо главной.

— А мы не собираемся просить подачек, — говорит главная голова с надменной усмешкой. — Ты же понимаешь, что я сдерживаю бойцов? Мы могли бы наесться до отвала, не спрашивая разрешения людей — и, как у вас говорится, отлились бы киске мышиные слёзки. Понимаешь, почему я до сих пор этого не сделал?

Нет, я не понимаю. Даже не представляю себе.

— Бестолков, — ехидно говорит маленькая голова.

— Просто не политик, — возражает левая.

— Да, — говорит главная. — Если бы мы это сделали, любым надеждам на мир навсегда пришёл бы конец. Началась бы война на уничтожение. А мы ещё надеемся… на взаимную выгоду в отношениях, знаешь ли.

— Крысы собираются торговать с людьми? — вырывается у меня. — А чем? У вас ничего нет!

— Ты понятия не имеешь, что у нас есть, — говорит правая голова. — Не говоря уж о том, насколько безопаснее были бы ночи Города, если бы крысы могли, не опасаясь дератизаторов, выходить из нор в сумерки.

Я вспоминаю, как крысёнок терзал охотника — и до меня вдруг доходит!

— Вы были бы идеальной стражей, крысы! Совершенной, замечательной. Скажите, а жрать тварей из Глубокой Тьмы могут все ваши подданные? Вообще все?

— Да, — говорит главная голова, а маленькая вставляет:

— Даже не особенно напрягаясь.

— Людям был бы очень выгоден союз, — говорит главная голова.

— Но страх мешает им рассмотреть выгоду, — говорит правая, и я понимаю, насколько это верно.

Мне хочется верить — звучит очень красиво. Так же красиво, как сияет корона, отражая свет в белой шерсти Короля — и так же опасно.

Я решаюсь. Вытаскиваю маркер.

Крысы-стражники напрягаются, но разглядев предмет у меня в руке, успокаиваются и продолжают наблюдать, не вмешиваясь. Я шарю взглядом по «тронному залу», но ничего подходящего для работы не вижу — и мне не спешат подать бумагу.

И тогда я пишу на ладони. Самые надёжные, те, что не подводили никогда: глаз Эны, две звезды друг в друге, поток, сила, ключ и врата разума — никакие наведённые чары не сравнятся с очень приземлённой, но очень действенной магией знака. На ладони — резче и острее, чем на бумаге: небесный покой сходит на душу — и собранные в пути разрозненные факты выстраиваются в строгом порядке.

Я начинаю понимать. Я смотрю на крысёнка, сидящего у ног Короля клубком. Крысёнок чувствует взгляд и поднимает голову.

— Это не мой дядька тебя нашёл, да? — спрашиваю я. — Это ты нашёл его? Потому что у него особое чутьё, да? К поиску путей?

Крысёнок вопросительно смотрит на Короля — и Король делает знак рукой, видимо, разрешая говорить.

— Нет, — говорит крысёнок. — Я искал вас, Фридрих. Или Марию. И не из-за поисков путей, а потому, что вы не боитесь крыс. Даже ваши сотрудники боятся настолько, что начинают стрелять прежде, чем мы успеем слово сказать. А вы — другой.

— Меня?! Машку?!

— Ненависть лучше страха, — говорит крысёнок. — С врагом можно разговаривать, а с трусом — нет.

— Но к дядьке-то ты как попал? — мне удивительно и смешно.

— Он подобрал меня на помойке, — говорит крысёнок. — Ваши люди меня подстрелили, Фридрих. Я чудом сумел сбежать. Но если бы не антиквар, я бы умер от ран. Он был очень добр. Даже протез… начиналась гангрена, а никакой врач в Городе, ни человеческий, ни ветеринар, не стал бы мне помогать. Я очень ему обязан: он вправду меня спас. Не понарошку, а по-настоящему.

— А ты — меня…

— Фридрих, — говорит крысёнок, глядя мне в лицо, — мы умеем быть благодарными.

И я всё-таки глажу его по голове. Шёрстка жёсткая, жёстче, чем человеческие волосы, но ничего отвратительного в этом нет. Просто жёсткая шёрстка. А уши нежные.

Я принял окончательное решение.

— Ваше величество, — говорю я, — вы все можете не сомневаться. Я попытаюсь прекратить эту затянувшуюся мерзость. Вы показали, а я увидел. Но мне нужен проводник, чтобы попасть домой. Пусть меня сопровождает ваш разведчик?

— Этот? — спрашивает маленькая голова и показывает на крысёнка носом. — Да запросто!

— Да, — говорю я. — Будем вместе избавлять людей от страха… постепенно. У него хорошо выходит. Не уверен, что всё пойдёт гладко, но у нас есть шансы.

А ещё — я не говорю это вслух, но думаю — я всерьёз собираюсь угостить его пивом, как обещал. На удачу — выпить за нашу общую победу.