Ребекка Росс - Восстание королевы [litres]

– Возможно, мы еще встретимся, – предположила я.

Я отдала ей книгу стихов, и глаза Цири засверкали. Ее подарком стало прекрасное перо, при взгляде на которое меня охватила светлая грусть.

– Прощай, Бриенна, – прошептала Цири.

Мы обнялись. Я смотрела, как она шла к карете Моники Лавуа.

Затем я попрощалась с Абри и Сибиллой. Обе подарили мне браслеты. Я восхищенно разглядывала их плащи.

На зеленом плаще Сибиллы была выткана пика. Плащ госпожи Интриги по традиции украшали эмблемой одной из четырех мастей, в зависимости от ее таланта: червы символизировали остроумие, пики – настойчивость, бубны – изысканность, трефы – умение спорить. Госпожа Тереза наградила мою сестру пикой, что ей очень шло.

В центре черного плаща Абри золотой полумесяц купался в солнце – это была эмблема Драматургии. Еще я заметила, что господин Ксавье оторочил плащ лоскутками от ее прежних костюмов, напоминая о ролях, которые привели ее к этому дню. Это было похоже на восхитительную историю, рассказанную с помощью цветов, тканей и нитей. Идеально для моей Абри.

Следующей прощаться подошла Ориана. Красный плащ отражал ее сущность и был продуман до мельчайших деталей. Плащи всех художников украшала огромная А – в память об Агате, первой госпоже Живописи. Но наставники всегда придумывали, чем ее дополнить, и госпожа Солен превзошла саму себя. Для Орианы она сочинила историю принцессы подводного царства, правящей среди затонувших кораблей и сокровищ. Вышивка блестела серебром. Я завороженно смотрела, не в силах вымолвить ни слова.

– У меня есть для тебя подарок, – застенчиво призналась Ориана, вытаскивая листок пергамента из папки. Она вложила его мне в руки – портрет, свидетельство моего мэванского происхождения.

– Но, Ори, я думала, ты возьмешь его с собой.

– Я сделала копию. Мне показалось, он должен остаться у тебя. – И, к моему удивлению, она достала еще один лист. – Еще я хочу отдать тебе это.

Карикатура на Картье, которую она нарисовала много лет назад, та, где он высечен из камня. Тогда мы считали его безжалостным.

Я начала смеяться, а потом задумалась, почему она решила отдать ее мне.

– Почему ты не подаришь ее Цири?

Ориана ухмыльнулась:

– Думаю, ему будет лучше в твоих руках.

Святые угодники, неужели это было так очевидно? Но у меня не осталось времени, чтобы спросить. Покровитель Орианы ждал ее в карете. Я сунула сборник стихов ей в руки и смотрела, как она уезжает. Мое сердце трепетало, а тяжесть многочисленных расставаний болью отдавалась в костях.

Во дворе остался только экипаж Патриса Линвилля. Положив рисунки Орианы в корзину, я повернулась к дверям – к ступеням, на которых застыла Мириай, прекрасный пурпурный плащ был застегнут у нее на шее.

Она заплакала, сойдя с последней ступени, и бросилась ко мне по камням.

– Не плачь! – выдохнула я, обнимая ее. Я вцепилась в ее плащ так, словно не выплакала вчера все слезы и могла вот-вот разрыдаться снова.

– Что я делаю, Бри? – прошептала она, стирая со щек соленую влагу.

– Собираешься объездить весь мир, услаждая его своей игрой, сестра, – улыбнулась я, убирая с ее лица темный локон. – Ты – госпожа Музыки. Госпожа Мириай.

Она рассмеялась, еще не привыкнув к своему титулу.

– Я хотела бы, чтобы ты писала мне… но, боюсь, я не задержусь где-либо надолго.

– Пиши мне, где бы ни оказалась. Возможно, Франсис догонит тебя с моими письмами.

Мириай глубоко вздохнула, и я поняла, что она собирается с духом, готовясь к новому этапу в жизни.

– Вот. Это твоя песня. На случай, если тебе захочется услышать ее в чужом исполнении, – Мириай протянула мне нотный лист, перетянутый лентой.

Я взяла его, хотя мне было больно думать о другом инструменте и иных руках, играющих ее песню. В моем сердце будто появилась глубокая трещина, и тень, навалившаяся на плечи, заставила меня содрогнуться, несмотря на яркий солнечный свет. Это расставание могло оказаться нашим последним разговором.

Мы могли никогда больше не увидеться.

– Дай посмотреть на твой плащ, – попросила я сдавленным голосом.

Она повернулась спиной.

По пурпуру плаща вились ноты – песня, которую госпожа Эвелина написала для Мириай. Я провела по ним пальцами. Некоторые я помнила, другие уже забыла.

– Он чудесен, Мир.

Развернувшись, она пообещала:

– Я сыграю тебе эту песню, когда ты навестишь меня на острове.

Я улыбнулась, хватаясь за хрупкую надежду, думая о нашей будущей встрече и музыке. Я буду верить, решила я, если это поможет мне пережить расставание.

– Думаю, Патрис Линвилль заждался тебя, – прошептала я, чувствуя его взгляд.

Я проводила ее до кареты, к новому покровителю – мужчине средних лет с чарующей улыбкой и волосами белыми, как пух чертополоха. Он поприветствовал нас обеих и подал руку Мириай, помогая ей сесть в открытый экипаж.

Она опустилась на скамью напротив Патриса и встретилась со мной взглядом. И не отвела глаз, даже когда колеса загрохотали по камням. Я словно вросла в землю посреди двора. Смотрела ей вслед, пока она не скрылась под сенью дубов и окончательно не исчезла.

Надо было вернуться в Дом, привыкать к тому, каким тихим, пустым и одиноким он будет, возвратиться в свою комнату, погрузиться в учебу и книги, лишь бы отвлечься. Я шагнула к ступеням, слепо глядя на парадные двери. Они все еще оставались открытыми. До меня долетал гул голосов. Видимо, Вдова и ариалы совещались. Внезапно мне стала невыносима мысль о том, чтобы оказаться внутри.

У меня даже не было больше сил держать корзинку. Я оставила ее на ступенях, а потом пошла прочь, дальше и дальше, ускорила шаг и побежала в сады. Я дернула воротничок, не в силах возиться с пуговицами, и рывком расстегнула рукава, закатав грубую серую ткань до предплечий.

Наконец я остановилась в самом дальнем уголке сада, в лабиринте кустов, среди огромных ярких роз и, опустившись на траву, рухнула на влажную землю. Но этого мне показалось мало, и я сдернула ботинки и чулки, открыв ноги до колен.

Я любовалась облаками и слушала тихое гудение пчел и трепет птичьих крыльев, а потом услышала его.

– Она идет в огне небес, полночных звезд сестра.

Мне следовало бы смутиться. Мой господин нашел меня без обуви и чулок, с голыми ногами, расстегнутым воротничком и в грязном платье. Картье только что процитировал мое любимое стихотворение. Но я ничего не почувствовала. Даже не поприветствовала его, пока он не совершил нечто невероятное: лег рядом со мной на траву.

– Вы испачкаетесь, господин.

– Так много времени прошло с тех пор, как я последний раз лежал на траве и любовался облаками.

Я все еще не смотрела на него, но Картье находился достаточно близко, чтобы до меня долетал свежий запах его лосьона после бритья. Мы лежали в тишине и смотрели в небо. Я хотела и отстраниться, чтобы широкая полоска травы пролегла между нашими плечами, и одновременно приблизиться и взять его за руку. Поступить как он той ночью. Почему меня раздирали противоречивые желания? Почему я не сделала ничего и замерла в темнице своего тела, еле дыша?