Дмитрий Скирюк - Руны судьбы [litres]

«Читал над вами колдовские заклинания, совершал обряд вызывания духов, втыкал вам в тело иглы, давал принимать внутрь и наружу ведовские настойки, декокты, отвары и прочие снадобья…»

«Боже упаси! Исусе милосердный, ничего такого не было! Лекарства я, конечно, пил, как он советовал. Но он при мне их составлял из трав и минералов, и они мне помогли».

«Требовал ли он от вас усердной, праведной молитвы за выздоровление, как подобает истинному христианскому хирургу, лекарю, цирюльнику или аптекарю?»

«Нет, ваша честь. Никогда».

«Запишите: «Не требовал». И это вас не насторожило?»

«Нет, потому что я не спрашивал! Но я молился. Я думал, что это само собой разумеется. Посудите сами, святой отец, если бы это были бесовские снадобья, они бы не подействовали после молитвы? Ведь верно, да? А они же подействовали…»

«Запишите: в молитвах Всевышнему проявлял недостаточное усердие и слабую веру… Так был ли у него хвост?»

«У кого?..»

«Запишите…»

«Не надо! Погодите, я понял, понял. Хвост? Э-э-э… Да. То есть нет. То есть…»

«Так да или нет?»

«Э-э-э… Я не разглядел. На нём был такой, знаете, длинный плащ…»

«Запишите…»

Не было никаких сырых подвалов, палачей, факелов, цепей и плесени на стенах. Все допросы происходили в помещении городского магистрата, жарко натопленном, с огромными окнами на полстены, подсвеченными солнцем пробуждавшейся весны. Но Лансаму запомнился лишь холод, нескончаемый и липкий холод за спиной, как от раскрывшейся в сквозняк двери. И иногда его просто безудержно тянуло оглянуться, словно кто-то незримый и неслышимый стоял и слушал позади него.

Но всякий раз, когда он рисковал оглядываться, там не было никого.

Как бы то ни было, всё прошло, и кабак липкого Ланса оказался единственным, кто смог после погрома встать на ноги. Это резко добавило ему популярности. Местная община доминиканцев неожиданно охотно одолжила Ланса некоторой суммой, освятила помещение и дала благословение торговать неизгладимыми картинками с изображением того, как монах-доминиканец изгоняет вторгшуюся в корчму нечистую силу. Черепки от разбитой посуды пошли на талисманы и сувениры. Народ приходил, чтобы хоть издали, одним глазком посмотреть на разгромленное бесами заведение. Вся эта суета в некоторой степени способствовала оживлению старого квартала. Ров наконец засыпали. В переулке Луны появились магазинчики и лавки. Сам кабак сделался чрезвычайно популярным. Серебряная пуля теперь лежала под стеклянным колпаком на чёрном бархате, снабжённая соответствующей надписью. И когда спустя два месяца сюда заехал выпить пива какой-то смутно знакомый, пропылённый, хмурый, горбоносый всадник с длинными седеющими волосами, собранными на затылке в конский хвост, никто уже не помнил про злосчастную «Луну»: кабак именовался «Пуля». Название, надо сказать, мгновенно прижилось и закрепилось, благо даже вывеску менять не пришлось – помятый жестяной поднос над входом вполне сошёл за пулю.

Странник долго рассматривал лежащий на бархатной подушечке кусочек серебра, тёр ладонью небритый подбородок, потом решительно направился к стойке.

– А скажи-ка, любезный, – осведомился он у мордатого парнишки за стойкой, когда тот наливал ему вторую кружку. – Что это за штука там у вас под колпаком?

– Где? Эта? – парнишка покосился в угол. – Дык она, стало быть. Пуля. Та самая.

– Какая «та самая»?

– Эва! – профессионально оживился тот. – Так вы, господин хороший, ничего не знаете? Здря! А ведь это была такая знатная история! Это ж та пуля, которой ухайдакали сумасшедшего травника.

При этих словах странник, который до того рассеянно шарил своей левой четырёхпалой рукой в блюдечке с подсоленными сухариками, подобрался, замер и отставил кружку.

– А ну-ка, – посерьёзнев, потребовал он, – расскажи.

Фриц пришёл в себя под синим небом марта, когда нагое солнце припекало, тучи разошлись, а снег повсюду начинал подтаивать. Поморгал, пытаясь осознать, где он и что случилось. Левый бок болел, в башмаках было сыро. Нагревшийся на солнце камень, на котором он лежал, был ровным, но жёстким, как и всякий камень. Было тихо.

«Вставай , – сказал негромко в голове у Фрица чей-то голос. – Вставай, мышонок. Вставай и иди».

Фриц приподнялся на локтях и огляделся.

Рядом был единорог.

Фриц ни разу не видал единорогов, только слышал сказки про них. И представлял он себе их по этим сказкам несколько иначе. Этот выглядел каким-то измученным, загнанным. Белый волос будто посерел. Но всё равно было трудно спутать с чем-то этот рог, витой как штопор, этот лебединый выгиб шеи, эту гордую и высоко посаженную голову и эти пронзительные голубые глаза…

И словно туман из прошлого расплескал в рукава беззаботное летнее детство: горячий день, брусчатка под ногами; водит он, мальчишки – в круг; считалка в старом Гаммельне:

Он ведь её тогда придумал… Наскоро…

– Это ты со мной говорил? – спросил Фриц.

«Уходи , – сказал единорог. – Дорога там».

Он указал головой где. Фриц огляделся.

Огромный камень, на котором единорог пристроил потерявшего сознание мальчишку, врос в землю на меже какого-то поля – из-под снега торчала стерня. Немного в стороне проходила неширокая проезжая дорога, не очень укатанная, но вполне различимая. В голове у Фрица шумело. Хотелось пить.

– Как я здесь оказался? Где мы?

«Уходи» , – повторил единорог.

– Почему я должен уходить? – возмутился Фриц. – Где все? Где травник? Где Кукушка?

«Их нет , – последовал ответ. – И ты отчасти сам тому виной. Я тебе ничем не могу помочь».

– Они… живы?

«Ялка – да. Жуга – не знаю. Уходи».

– Что с ними случилось? Почему ты не помог им? Почему я здесь?! Где они?!

«Закрой свой рот, детёныш. Замолкни. Не тебе спрашивать меня об этом. Я не бросил тебя только потому, что так хотела та девушка. Я не могу перечить ей. Никто не может. Я утешаюсь только тем, что раз она пожертвовала собой ради тебя, значит, считала, будто ты чего-то стоишь».

Фриц ощупал себя. Он был в штанах и безрукавке, всё в тех же потёртых башмаках и с браслетом на руке. На бусинах темнели девять рун. За пазухой обнаружился Вервольф и травникова шкатулка. Внутри оказалось немного денег, два больших агата, штук пятнадцать низкопробных халцедонов и какой-то маленький мешочек. Рассудив, что деньги в шкатулке держать при себе неудобно, Фриц решил использовать мешочек как кошель и развязал завязки горловины.

На ладонь и на колени высыпались костяные плашки – травник оставил в шкатулке свои руны.