Дмитрий Скирюк - Руны судьбы [litres]

Дверь дома запирать она не стала – травник никогда подобного не делал, да и засова снаружи не было.

Снег под ногами, пушистый и мягкий, почти не скрипел. Иной раз девушка ловила себя на странном и пугающем ощущении, что она ступает не по снегу, а по крыльям миллионов, биллионов мёртвых бабочек, устлавших всё вокруг. Вчерашние следы занесло, знакомые деревья ночью выглядели совершенно по-другому, но музыка по мере приближения к поляне становилась не громче, но отчётливей, и вскоре Ялка уверилась в правильности выбранного направления. Музыка вела, тянула, направляла. Больше Ялка не боялась, что собьётся с дороги. Снежинки словно обрадовались её решению и закружили с новой силой, среди них и в самом деле выделился небольшой отдельный рой белых мух, которые всё время толклись впереди, подсвеченные снегом и луной. Подуло ветерком, тонкие сосны качнулись, снег посыпал с ветвей, будто кто-то огромный вздохнул высоко вверху, и снова стало тихо. Ялка шла и шла, покуда впереди не замаячило белое открытое пространство, и здесь, на самом краешке поляны, замерла, затаив дыхание, не в силах сделать более ни шагу, поражённая открывшейся картиной.

Большую, идеально круглую поляну заливал неяркий лунный свет. Был он неровный, многократно отражённый облаками и снежным ковром. Тени от ветвей были зыбкими, будто изрезанными и совсем не шевелились. То же, что казалось мельтешением белых мух, обернулось белыми фигурами танцоров, которые действительно кружились среди падавших снежинок, не касаясь ни друг друга, ни земли. Снег под их ногами был девственно чист и нетронут. Танцующие фигуры были ростом с человека, но при этом выглядели так легко и так бесплотно, что казались миражом, видением. Это были не ангелы и не демоны. У них не было ни крыльев, ни хвостов, лишь ноги и руки, тонкие, как лунные лучи. Лица их, когда они на краткое мгновение поворачивались к девушке, казались лицами детей: у них не было пола. Их лёгкие и совершенно невесомые прозрачно-белые одежды казались частью тела, они нисколько не стесняли движений, лишь подчёркивали фигуры странного, вычурного и вместе с тем простого танца, одинаково непохожего как на жеманные изыски богатеев, так и на простецкий деревенский перепляс. Ему не было места на земле, этот танец плясал снегопад в знак воспоминания о небе и одновременно – прощания с ним. А существа, танцующие на поляне, могли всего лишь разделить эту печаль и радость, краткий миг полёта в смерть, из ниоткуда в никуда.

Что они и делали.

Каким-то шестым чувством Ялка понимала, что права. Снежинки были рядом, снежинки были над, и под, и между ними. Появление на поляне девушки, казалось, их нисколько не встревожило, и они, как ни в чём не бывало, продолжали плести своё тонкое кружево зимнего танца. Они танцевали беззвучно, только иногда с неощутимых губ слетал такой же призрачный грустный смех.

Музыка слышалась откуда-то справа. Ялка повернула голову.

Аккомпанировали четверо. Первым Ялка распознала травника: Лис восседал на старом пне, с которого он предварительно смахнул наметённую бураном снежную шапку, заложив ногу на ногу и откинувшись назад, где два оставшихся сучка образовали как бы спинку стула. Травник был без плаща, в рубашке и штанах, в его волосах серебрились снежинки, а в руках была свирель. Он вёл мелодию, подстраиваясь под танец фей, а те подстраивались под него, и все вместе подчинялись незримым рисункам летящего снега. Кто-то невысокий и невообразимо бородатый с отменным тактом и проворством отбивал ритм на маленьких, обтянутых то ли кожей, то ли корой барабанчиках, где надо – снисходя почти до шороха, где надо – грохоча, как ветер ставней в штормовую ночь. Третий, длиннорукий, заросший шерстью до самых глаз, сидел у этих двоих за спиной. Он был вооружён двумя палочками, каждая не толще вязальной спицы, и извлекал прозрачный звон из череды разнокалиберных сосулек, целая гирлянда которых свешивалась с дерева, прогнувшегося от их тяжести почти до земли. Глаза его были закрыты, казалось, он полностью ушёл из окружающего мира и слушает лишь музыку и самого себя. С некоторым изумлением Ялка признала в нём Зухеля. Четвёртый, спрятанный в тени, был больше любого из них, даже травника. Не получалось его разглядеть, только глаза блестели в темноте. Неподвижный и невидимый, он перебирал такие же незримые струны; звук напоминал не то лютню, не то мандолину, а порой виолу или скрипку, когда на ней играют пиццикато. Всё вместе производило впечатление чего-то слаженного и воздушного, музыка лилась свободно и легко, без пауз и длиннот, голос каждого инструмента был слышен ясно и отчётливо, и Ялка почувствовала, как в голове у неё отдаётся словами неслышимая песня существ на волшебной поляне:

Голоса казались ей такими же чистыми, как перезвон сосулек, в них звучала такая грусть и радость жизни, словно через пять минут им предстояло умереть. Ялка на мгновение почувствовала что-то вроде зависти, ей захотелось оставить свою жизнь и присоединиться к этому танцу. Это было страшно и захватывающе – хотеть так сильно и неотвратимо. Но она захотела.

Появление Ялки не осталось для травника незамеченным, хотя он не перестал играть. Он повернулся к ней, чуть улыбнулся уголками губ и одними глазами, не отнимая губ от чёрной флейты, указал ей на снежных танцоров: «Иди».

Она не колебалась. Только в последний миг, повинуясь неясному наитию, она остановилась, сбросила башмаки и шагнула на снег босиком. Чулок на ней не было. Куда-то подевались и безрукавка, и юбка, она осталась в одной рубашке до колен, такой же пронзительно-белой, как одеяния танцоров. Волосы рассыпались у неё по плечам, и снег лежал на них, как диадема, как жемчужная сеточка, как венок из неведомых зимних цветов, сплетённый для неё холодным небом, звёздами и ветром. Она сделала шаг, и существа на поляне расступились и приняли её в свой круг, закружили, завлекли, околдовали, оглушили тихим смехом; музыка сделала оборот, и Ялка поняла, что пропала.

Лица цвета мела, с лунным мёдом на губах, с тихими улыбками скользили перед ней, и Ялка приняла их правила игры. Земля под ногами качалась, земля уходила, земля пропадала. Ялка уже не владела собой и своими ногами, и воздух принял в объятия её невесомое тело. Танец захватил её, поглотил, растворил, изменил её естество, танец вошёл в её плоть, в её кровь – безумный танец на краю незримой пропасти, разверстой за спиной, танец босиком на снегу, танец, от которого движется мир, танец, танец!