Дмитрий Емец - Дверь на двушку [litres]

– Сколько их? – шепотом спросил Боброк.

– Немного… Явно не все, кто в лесу. Может, четверо… Может, шесть.

– Ясно, – отозвался Боброк. – Тилль послал группу своих людей в дом. Может, разведка. Может, засада. Заодно до тайника попытаются добраться. Сам, интересно, с ними?

– Кто ж его знает… Меня другое интересует… Он на эльбов напороться не боится? – Родион зорко всматривался в белеющую часть холма.

– С ними ведьмы… Похоже, для того они и нужны были. У ведьм интуиция на опасность хорошая.

– А нам с-сейчас что делать? Может, сы-сы-стрелять? – заикнулся Макс, нетерпеливо ловя перебегающие фигурки в прицел.

– Не трать болты, а то опять обстрел начнут… Никому из них оттуда не выйти! – сказал Боброк.

– Зачем эльбам трогать берсерков? – удивилась Штопочка.

Боброк усмехнулся, как усмехался раньше, когда его спрашивали, почему делмэна, прорвавшегося в дом вслед за Боброком, эльбы не выпустили живым. Но ответил все же не Боброк, а Кавалерия:

– Вопрос в стиле «за что черти варят в котлах великих злодеев, если те были за них?». В берсерках, даже в ведьмах Белдо, есть зло и есть добро. Они тоже плачут, страдают, дают милостыню нищим, смеются и кого-то жалеют. Они не злые – они смешанные. Даже худшие из них все равно смешанные. А добро… это не только нравственная категория – это физическое, реально существующее. За это эльбы их и терзают.

– Что-то сложно, – сказал Родион.

Из дома послышался крик – короткий, хриплый, сразу оборвавшийся.

– Минус один, – задумчиво сказал Боброк. – Если это первый, кого они потеряли, то они долго продержались.

– А мы чего ждем?

– Луны. Кто чего, а я луны. Ведь я, в конце концов, ее директор. При луне погибать веселее.

– Вы прям дядя Витя, – отозвался Сашка.

– Кто-кто? – переспросил Боброк.

– Да есть у меня дядя. Говорит все время гадости. Я его спрошу, например, про поход, а он сразу: «На байдарках? Очень советую! Под дождь попадешь, клещ укусит, плотину прорвет, мосты сорвет, а вы об сваи шарахнетесь». – «Не идти?» – «Ну почему не идти? До излучины вы точно доплывете!»

Боброк слушал мрачно. Коря же и Никита, глядя то на него, то на Сашку, внезапно принялись хохотать, толкая друг друга локтями.

– Ты что, не знал? – тихо спросил у Сашки Рома.

– Чего не знал?

– Боброк тоже дядя Витя. Ты думал, его мама Боброком назвала?

Рина проснулась и не сразу поняла, где она. Сознание, замедленное сном, осторожно загружало картинку жизни. Какой-то обшарпанный потолок, какие-то рыбаки, усердно плетущие сети. Стоп, какие рыбаки?! Какие сети?! Рина долго вглядывалась и наконец поняла, что это пнуйцы готовят длинную веревочную лестницу. И где они только взяли столько веревки! Из уроков Меркурия Рина смутно помнила, что для пяти метров лестницы нужно примерно пятьдесят метров хорошего туристического шнура. Здесь же его было едва ли не впятеро больше. Видимо, шнур полностью занимал одну из больших сумок со снаряжением.

А вот сидя дремлет отец. Он худой, и лицо серое. На запавших щеках щетина. Рядом, положив голову ему на плечо, дремлет курчавая Лиана, похожая на юного Пушкина. Даже во сне вид у нее деловой. Ощущается, что она может проснуться – и сразу же, с ходу, начать планировать или составлять списки дел. Три секунды на раскачку – и все, поехали.

«Ее кудри – тайные пружинки. Вот почему она такая энергичная!» – подумала Рина.

Послышался звук, напомнивший раскат далекого грома. У открытой дверцы печки, из которой плескало рыжим веселым огнем, спиной к Рине стояла женщина и что-то такое особенное делала с узким железным листом. Она то просовывала лист в огонь, то принималась ворчать и хлопать дверцей. В движениях женщины было что-то от старой ворожеи, которая, тихо бормоча, колдует с огнем – дует, шепчет, развешивает над ним травы. Когда женщина отпрянула, перенося лист, чтобы что-то с него снять, и оказалась ярко освещена – Рина ее узнала: «Суповна! Печет блинчики!»

Рядом, привалившись спиной к печке и вытянув ноги, расположился Боброк. Здесь же сидела и Кавалерия. И было заметно, что им – Кавалерии, Суповне и Боброку – хорошо и уютно в их озаренном печным огнем пространстве и что они стараются не шуметь, чтобы никого больше не принимать в свою компанию.

Рина лежала и в щелочку век – чтобы не догадались, что она не спит, – смотрела на Суповну. Как же здорово, что у ШНыра есть Суповна! Она самый важный человек, может даже важнее Кавалерии! Благодаря Суповне ШНыр становится семьей. А счастливая семья всегда имеет центр. Это может быть мама, бабушка, прабабушка. Просто доброжелательно настроенный, пускай даже ворчливый человек, который постоянно находится на кухне и готовит, готовит. Ему можно выплакаться, можно пожаловаться, можно похвастаться – а он только хмыкает и готовит блинчики. Если такой человек исчезает – семья моментально распадается. Племянники, сестры, братья – все сразу перестают встречаться и теряют друг друга. И тогда становится ясно, что главным связующим звеном семьи была дряхлая бабушка, которая никого не учила жить, а просто готовила с утра до вечера, всех слушала, всем с любовью улыбалась и принимала гостей.

«Иосиф Сталин стоял на Мавзолее, глядел на ровные, грозные ряды солдат, проходящих мимо военным парадом, и грезил: «Где-то там, на далеком севере нашей великой страны, возможно, живет еще женщина, которая умеет печь блинчики! И она обязательно меня найдет!» – одними губами прошептала Рина. Она, кажется, опять нечаянно потерла себе лоб пушкинским перстнем.

По пальцам Кавалерии бегала золотая пчела. Взбегала на указательный, как на гору, спускалась в долину, затем поднималась в новую гору – на средний палец, дальше на безымянный… И снова в долину, и опять в гору. Пчела никогда не нарушала правил, но никогда и не пыталась слушаться команд: делала лишь то, что хотела сама.

Боброк сунул руку в карман и достал плоскую, чуть выгнутую фляжку. Отхлебнул из нее, опять закрутил – пробка была на цепочке – и на несколько секунд приложил фляжку ко лбу. Суповна фыркнула. Не осуждающе, а как только она умела фыркать. Мол, знаем мы такие лекарства!