Дмитрий Емец - Дверь на двушку [litres]

Золотой пчеле Кавалерии фляжка Боброка не понравилась. Она перестала бегать по руке, взлетела, недовольно покружила над Боброком и исчезла.

– Как ты? – внезапно спросила Кавалерия, внимательно наблюдающая за Боброком.

– Нормально, – отозвался тот.

– А раны? Болят?

– Частенько, – отрывисто ответил Боброк и поморщился.

– Мне тоже больно, хотя и не так, как тебе… У меня душа болит, – в голосе Кавалерии Рине послышалось нечто новое – обида.

– Ясное дело… Вот говорят: благодарите! А за что? Что меня к стенке прислоняют, как старую мебель? Или вот ты… На тебе ШНыр держится – а ограда тебя не пускает. Его вон пускает, тютика этого в штанишках, а тебя нет… – Боброк брезгливо кивнул на спящего Ганича.

– Он ныряет далеко, – защищая Влада, сказала Кавалерия.

– Вот и я о том же! ОН НЫРЯЕТ!

– Перестань! – поморщилась Кавалерия. – Меня есть за что не пускать. Я расколола закладку. Отдала осколок ведьмарям. Из-за меня теперь десятки новых инкубаторов… Помнишь, ты говорил о полководце и загубленном солдате? А ведь инкубаторы тоже как солдаты.

– Инкубаторы сами виноваты. Сами соглашаются на эля… – упрямо сказал Боброк.

– Многие не знают, что это эль, – возразила Кавалерия.

– …но хотят приобрести сверхспособность. В общем, соглашаются сами. Выбор есть.

– Вот и у меня был выбор, – кивнула Кавалерия. – А я открыла дверь в болото , и через эту дверь хлынула слизь.

– Все равно нечестно! – рявкнул Боброк и, не удержавшись, хлопнул ладонью по полу.

– Что нечестно?

– Все нечестно! Ну не могу я многих вещей понять! Вот, к примеру, солдатик – молоденький, шея тонкая, сам как одуванчик – мерзнет на посту у штаба дивизии. Пальцы одеревенели, мороз, обувь сырая, кашель бьет – а погреться уйти нельзя, хоть немцев точно нет километров на сорок… А тут политрук – сытый, зараза, весь с иголочки, одеколоном от него пахнет – ведет под ручку в блиндаж хохочущую машинисточку… Ему можно, он барин, а по тебе вши ползают, ешкин кот! А бедный боец стоит с винтовкой и охраняет эту скотину… Трудно в такие минуты любить Родину! Березки там всякие, рассветы… Родина – она отдельно, Родина – она не политрук, но все равно как-то невольно в одну кучу все валишь. Хочется штаб связкой гранат рвануть и сбежать куда глаза глядят. Хоть к немцам!

Суповна перестала громыхать листом железа и удивленно посмотрела на Боброка.

– Все ты не о том врешь! – зычно сказала она.

– Как не о том? – взвился Боброк.

– Да так. Не о том. Каждый за свое ответ даст. Стой с винтовкой и терпи. Тебе людей и за себя защищать, и за него. Да и политрука рано судить. Ты его судьбы не знаешь. Люди – они обманчивы. Может, разок торкнет его совесть, сунется с гранатой под танк – и готов герой…

Боброк презрительно цокнул языком:

– Да под какой там танк! Из пистолетика в тучку бабахнет, для газеты снимется, речугу двинет – а сам поскорее в тыл. Эх, сложно все в жизни! Ничего непонятно! За что ни схватишься – все под руками обвалится… Кто там пищит?

– Ребенок проснулся, – прислушалась Суповна. Она стояла, облокотившись на рукоять своей траншейной дубины, и вид имела умиленный, как атаманша разбойников. Ребенок, маленький, слабый, но упорный, заявлял свое право на жизнь. Он не сомневался. Он точно знал, что ему нужно делать.

Боброк подался вперед и выглянул в окно. Луна выкатилась из-за туч и сбоку била в окна дома. И – чудо! – на взрытом поле отчетливо были видны три световых столба, а между ними какие-то тоннели.

– Это… – начала Кавалерия.

– Да. Оно самое и есть… Ну, идем! Пора! – и Боброк неохотно стал нашаривать трость, чтобы подтянуть к себе костыль.

Рина больше не притворялась спящей. Сидела и держала Гавра за наспех сооруженный из веревки ошейник. Отпускать его было нельзя. Гавр постоянно лез со всеми дружить. Особенно с дракончиком Рузи. Дракончик выдыхал пламя и дым. Гавр тряс брылями. Хлопья пены с его морды летели во все стороны. В общем, было довольно весело. Во всяком случае, для Гавра.

В полумраке торопливо собирался Долбушин.

– Вода. Фонарь. Телефон, – приказывал он Лиане голосом, которым хирург из комического шоу мог бы говорить медсестре: «Скальпель… зажим… глоток коньяка… еще глоток коньяка».

– Телефон взять или дать?

– Этот взять. Другой дать. Чего тут непонятного? – нетерпеливо отозвался Долбушин.

Лиана с театральной поспешностью повиновалась.

– И проследи, чтобы все было в порядке! – сказал Долбушин, искоса взглянув в сторону Рины, но все же не на Рину. Рина прекрасно поняла, что означал этот взгляд.

– Арбалет… – приказал Долбушин. – Нет, отмена распоряжения. Оружие я подберу сам.

– Я знаю, – сказала Лиана. – Вам сложно быть эмоциональным. И я понимаю, что со мной проще разговаривать существительными. Фото. Нотариус. Документы. Оформление. Встреча. Кофе. Любовь. Всего более медленного вы не переносите – это слишком большое сердечное усилие.

Долбушин уставился на Лиану как филин, в дупло которого направили яркий свет фонаря.

– Какая любовь? – непонимающе спросил Долбушин.

– Никакой, – сказала Лиана. – Это был предрассветный бред. Постарайтесь вернуться из этого дома, Альберт Федорович… Живым и здоровым.

Долбушин сглотнул, быстро оглянулся на нее, на Рину – и ничего не сказал.

Гавр рванулся, погнавшись за дракончиком, поддразнившим его струйкой пара. Рина выпустила ошейник. Одним прыжком Гавр перемахнул половину комнаты, в горячке погони сбив с ног Даню и Макара. Дракончик ловко проскользнул в окно между решетками и поддразнил Гавра уже оттуда.

Гавр сгоряча врезался в окно, но решетки не пустили, и тогда он, повернувшись, метнулся в двери, добавив к списку сбитых Кирилла с Леной. Выскочивший за ним Сашка увидел Гавра в небе. Дракончик и Гавр пронеслись над поляной и, набрав высоту, скрылись. Могучая рука в беспалой десантной перчатке зажала Сашке рот.

– Не ори! Все равно не услышат. Только берсерков переполошишь! – сказал ему на ухо Никита.

Наступила тягостная минута прощания. Шныры разделились на тех, кто уходил, и на тех, кто оставался. Рину с собой не брали. Она уже попрощалась с Кавалерией и вдруг неожиданно для себя спросила:

– А каким был невернувшийся шныр?

Кавалерия удивленно вскинула брови:

– Ты об Игоре?

– Да.

– Очень скромным. Он всегда говорил «сти» вместо «здрасьте». Идет по коридору и такой – «сти», «сти», «сти». И смотрит себе под ноги. Пытаешься к нему прикоснуться – шарахается. Некоторые считали его заносчивым. На самом же деле он был патологически застенчив… А почему ты спросила?

– Да сама не знаю. Нашла там как-то одну тетрадь… Ну, счастливо!

Кавалерия вышла. Рина же нашла мгновение втайне от всех прижаться к руке Долбушина и, не то обняв эту руку, не то втиснувшись в нее, прошептать: