Ники Пау Прето - Корона из перьев [litres]

Он научился быть трусом.

В каком-то смысле он до сих пор бежал. Последовал наконец-то наказу родителей – бежать и прятаться, чтобы остаться в живых.

В конце концов его схватили, но причиной тому стал не его дар, а голод. Сэва поймали на краже хлеба из тележки пекаря: он увернулся от загребущих лап и врезался в нагруженную повозку купца. Лошади испугались и перевернули ее – прямо на имперского солдата. Оглядываясь назад, Сэв частенько задавался вопросом: сумел бы он спасти его, заставив лошадей успокоиться? Но дело в том, что магию свою он не использовал, и за это поплатился другой человек.

Тем же вечером Сэва осудили за убийство и бросили в тюрьму. Наутро предложили выбирать: искупить грехи пожизненной службой или сдохнуть от непосильного труда. О жутких трудовых лагерях для преступников Сэв слышал, но чтобы вступить в ряды тех, кто убил его же родителей?.. Решение примкнуть к врагам ради выживания далось ему тяжелее прочих.

Хотя он уже не был так в этом уверен. Возможно, Кейд прав: куда хуже был выбор отказаться от себя.

Сэв мотнул головой. Возвращаться поздно. Остается идти вперед. Довольно с него угрызений совести, насмешек и безумных затей Трикс. Хочет – пусть сдаст его командирам, он к тому времени далеко уйдет. Трикс ждала, что сбежит он ночью, это логично, но Сэв не был настроен поступать логично.

Пламя, плясавшее в груди небольшими всполохами, словно соединилось в единый костер. В голове прояснилось.

Прячась под кронами деревьев, Сэв смотрел, как просыпается лагерь, как кормят, поят и заново нагружают лам. Шатры сложили, завтрак съели, и вскоре отряд двинулся дальше.

Кейд несколько раз оборачивался в сторону чащи, где скрылся Сэв. Он шепотом спрашивал – о нем, конечно же, – у Тиллы и Корема, но те в ответ лишь пожимали плечами.

Сэв мрачно усмехнулся. Солдат из него, может, и отвратительный, анимаг – еще хуже, но прятаться он умеет.

Когда Кейд построил животных в колонну, Сэв выскользнул из укрытия. Ламы всегда шли в конце, тогда как солдаты расчищали дорогу. Обычно груз сопровождали охранники, но сейчас рядом с животными никого не было. Даже арьергард еще не занял позицию. Время, когда отряд снимался с места, всегда приносило жуткий разлад: кто-то отстал, потерялся. Слышались окрики.

Идеально.

Не давая себе опомниться, Сэв подкрался к хвосту колонны, взял за поводья ближайшую ламу и осторожно повел ее в сторону. Животное было нагружено мешками зерна и сумками с личными вещами.

Отряд тем временем змеящейся колонной уходил все глубже в чащу, собирая отставших, а Сэв задержался, притворяясь, будто возится с упряжью, и пропуская вперед остальных. Трава тут была густая, кусты и ежевика росли плотно; ветви расступались и смыкались вновь, пропуская конвой. В такой тесноте, когда за ящиками и бочками ничего не видно, когда стоит неумолчный шум, а люди идут толпой, затеряться – проще простого.

Убедившись, что никто его не видит, Сэв шмыгнул, уводя за собой ламу, обратно в заросли папоротника и деревьев.

Кровь до того сильно шумела в ушах, а сердце грохотало так громко, что он не услышал шагов за спиной.

Первые несколько дней в Гнезде Азурека прошли как в тумане, однако работать приходилось почти всегда с едой. Еще никогда в жизни Вероника не ела до отвала – получая всякий раз добавку, – а Морра так и вовсе, стоило показаться на кухне, подсовывала сладких пирожков и свежих булочек. Кухарка не выносила вида недокормленного человека, особенно пирейских детишек.

Вероника сама неприятно удивилась, осознав, что за всю жизнь не ела досыта. Она даже пожалела ту девочку, которой когда-то была: голодную, напуганную и одинокую. При мысли, что Вал и сейчас живет впроголодь, Вероника испытала было чувство вины, но не позволила ему окрепнуть. Если бы Вал прислушивалась к Веронике, жила бы сейчас по-новому вместе с сестренкой. А Вероника эту роскошь заслужила и не откажется от нее.

Работа на конюшнях не давала поднять головы: с рассвета и до заката Вероника носилась по поручениям, ухаживала за животными, а в конце дня просто падала на гамак в бараке, который делила с соседями (а было их больше двадцати человек). Пришлось привыкать. И возводить ментальный барьер, чтобы в голову не лезли чужие сны о родных, увлечениях и любовных связях.

Бегать приходилось по всей крепости и поселку, ведь работа требовала не просто очищать стойла: Веронике поручили заботу о каждом животном, а наездники держали лошадей, охотничьих собак, лам – эти давали шерсть и на них перевозили грузы, – и голубей, с которыми рассылали депеши по всей горе. Заботиться приходилось о козах, кроликах, курах и кошках, ловивших мышей и крыс.

Вероника не привыкла каждый день видеть столько людей. Еще больше смущало то, что они при встрече кивали ей и улыбались. Слуги, стражи и прочие обитатели земель и поселка пришли по большей части из Монтасента или Петратека, ближайших поселений. Был еще один чудак с нижнего склона, как Вероника, но нанимать людей, живущих так близко к границе, было опасно. Объединяясь, жители Монтасента и Петратека – которые обычно держались особняком от внешнего мира, – получали работу и деньги, а в Гнезде появлялись помощники, бойцы и ремесленники, которых иначе, без риска выдать себя, не найти.

Так и получилось, что тут царили дружба и тепло – Вероника еще удивлялась, отчего она чувствует себя как дома. Прежде она держалась тише воды и ниже травы, в тени Вал, а здесь глядела во все глаза, поражалась и без умолку обо всем спрашивала. В первую же неделю узнала больше, чем за все прожитые годы, и все – о животных и магии. В самый первый день она замучилась продираться через огород Старой Аны, зато на четвертый Старая Ана сама попросила помочь собрать картошку и починить деревянную шпалеру, увитую ползучими стеблями огурцов и сахарного гороха. Вероника несколько дней терлась у дверей кузницы, прежде чем набралась смелости и расспросила ферросского кузнеца о его ремесле, зато выяснила, до какого цвета раскаляется сталь, когда готова к обработке, в чем разница между ковкой и сковкой, а еще узнала про премудрости отделки.

Самым приятным было то, что Вероника почти весь день проводила на улице, а не кисла в хижине. Всякий раз, стоило мимо пролететь оседланному фениксу – во время занятий или в дозоре, – как сердце Вероники воспаряло к небу… затем резко падая обратно. Она должна была быть тут с Ксепирой. Они должны были парить вместе. Даже при мысли, что однажды она пополнит ряды наездников, Вероника испытывала похожую смесь восторга и сожаления, как будто поисками нового питомца предавала память Ксепиры.