Дмитрий Байкалов - Звездная пирамида

Семирамида вдруг тихонько застонала и покачнулась.

– М-м-м… что-то нехорошо мне… Пойду приму душ.

Из душа наша сладкоголосая появилась еще более вялая, чем была в немытом виде. Идет вдоль стены, рукой о нее опирается, ногами еле переступает. Ной только раз глянул на нее, ухмыльнулся и морду в сторону отвернул, а Илона ахнула.

– Что с тобой?!

– Голова что-то… – Семирамида так и не пояснила, что у нее с головой. – Где моя каюта? Боюсь не дойду сама…

– Я отведу! – Илона вскочила с места.

– Я отведу, – поднялся Ипат. Еще бы он уступил Илоне физическую работу!

С такой подпоркой дошел бы и свинобык, хромой на все четыре ноги, не то что Семирамида. На выходе из рубки сладкоголосая, охнув, начала оседать, тогда Ипат подхватил ее и понес, как пушинку. Ной отчего-то хихикнул, и только тут я сообразил, что к чему. Волосы Семирамиды были высушены и аккуратно уложены – спрашивается, стала бы она возиться с прической, если бы едва-едва стояла на ногах? Да и халатик на сладкоголосой был красивый, весь такой облегающий и очень коротенький. Ай да Ной! Мне вовек не научиться схватывать на лету, как он.

Я посмотрел на Илону – она, по-моему, ни о чем таком не догадывалась. Вот ведь простая душа! Я тут же решил, что если когда-нибудь сдуру женюсь – чему нипочем не бывать, – то непременно выберу дарианку. На Зяби-то таких не делают, да и нигде во Вселенной, по-моему, тоже.

Сижу и думаю: значит, сладкоголосая опять взялась за старое. Ипат ей нужен как кенгуролику тапочки, это-то ясно, и охмурить его она решила только ради того, чтобы позлить Илону. Не может Семирамида видеть, когда рядом кто-то счастлив и делается изо дня в день еще счастливее. Вот же вредина и гадина, думаю. Вернемся на Зябь – я тебе скунсоежа в кровать положу, так и знай. Будешь потом благоухать целую неделю и уж почешешься как следует!

Да, но сейчас-то что мне делать? Ной мне явно не помощник, значит, придется самому соображать. И вот ведь подлость какая: как только ты точно знаешь, что прямо сейчас должен хоть пополам перерваться, но обязательно что-нибудь выдумать, так хороших мыслей в голове ни одной, будто по мозгам кто-то прошелся хорошим помелом. Пусто там, как в гулкой бочке, и копошится на дне бочки разве что обрывок какой-нибудь песенки Семирамиды, привязчивый, как репей. Ну что тут предпринять?

Я и предпринял то, что делал всегда в таких случаях: поступил не по уму, а по наитию. Иногда лучше не делать ничего, если у тебя нет хоть какого-нибудь плана, а только я никогда не мог удержаться. Сколько раз потом жалел об этом, да что толку.

Взял, да и потихоньку приказал кораблю усилить звуки, какие раздавались в каюте Семирамиды, и транслировать их сюда, в рубку. Опомнившись, хотел прекратить, да только поздно было.

– Милый, какой ты сильный!.. Я хочу тебя, хочу!..

Гляжу, Ной согнулся пополам и давится смехом, а вот Илоне стало совсем не до веселья. Вскочила, лицо пылает, а глаза мечут такие молнии, что хоть прячься в шкаф. Сразу видно, что дарианка с природным дефектом – другая ее соплеменница в той же ситуации максимум расплакалась бы. Тут я совсем было растерялся, но гляжу – в рубку вваливается Ипат, весь растрепанный и полностью ошалевший, а вслед ему несутся крики Семирамиды: «Милый, не оставляй меня», – и все такое прочее.

Ага, думаю. И чтобы отвергнутая сладкоголосая не учинила визгливой истерики, я быстренько велел «Топинамбуру» погрузить ее в спокойный здоровый сон. Первый же зевок Семирамиды, усиленный кораблем и переданный в рубку, здорово напугал меня – словно сказочный зверь кит набрал полную пасть воздуха и не знал, что с ним делать. Легкие у певицы что надо, натренированные. Громкую трансляцию я, конечно, тут же отключил.

Илона только что была вся красная, а теперь побелела. Стоило Ипату сделать к ней шаг, она ему свистящим шепотом:

– Не подходи ко мне!

От такого голоса мурашки по коже бегают стаями. Я заподозрил, что чего-то не понимаю. Ведь слышно же было, как Семирамида пытается соблазнить Ипата. А потом видно было, как он вырвался и сбежал от соблазнительницы. Тут всякая любящая женщина, по-моему, должна была бы обрадоваться, а Илона вся как ледяная. Никогда я не пойму этих женщин, не стоит и пытаться.

Тогда я взял, да и разрешил «Топинамбуру» подкормиться и зарядиться, а где – пускай сам решает. Звездолет, конечно, был не против. Он сразу скакнул в двойную систему, где одна из звезд была и не звездой вовсе, а черной дырой. С поверхности другой звезды, распухшей и красной, как ухо после драки, черная дыра вытягивала струю раскаленного газа, и струя эта закручивалась в бублик вокруг пустого на вид места, а уж излучала так, что нормальный звездолет, по-моему, сроду не сунулся бы прямо в нее.

«Топинамбур» сунулся в струю сразу. Только я собрался спросить его, уверен ли он, что это безопасно для него и экипажа, как гляжу – уже поздно спрашивать. Тогда я убрал прозрачность стен, чтобы никого из наших не нервировать, и позволил кораблю лопать сколько влезет. Оглянулся на Илону – та и не заметила, что творится снаружи. Ипату тоже было не до того, а Ной, видать, решил, что так и надо. Одна сидит и молчит, как ледяная статуя, второй мнется, кряхтит, потеет и не знает, что сказать, третий втихомолку потешается над обоими, а Семирамида дрыхнет в своей каюте и выводит носом рулады. Словом, каждый чем-то занят, один я торчу без дела.

Тут я стал вспоминать, сколько раз на Зяби у меня не было ровно никаких занятий, и я прекрасно себя чувствовал, не то что теперь. Заберешься, бывало, ночевать в чей-нибудь дровяной сарай, и если брюхо пустое, то только о еде и мечтаешь, а если успел засветло что-нибудь спереть и подкрепиться, то и вовсе ни о чем не думаешь, найдешь какую-нибудь рогожку, укроешься ею и спишь себе до рассвета. Ну, зимой, понятно, ищешь не дровяной сарай, а сеновал, чтобы зарыться в сено поглубже, а как зарылся, так все равно ничего не делаешь и чувствуешь себя превосходно.

Но то на Зяби, а в «Топинамбуре» все иначе. Ни тебе сена, ни тебе дров, и безделье выводит из себя. Может, это из-за того, что я тут не один, а в компании?

Не успел я об этом подумать, как глядь – прямо надо мной из потолка рубки выросла этакая капля размером с Ипатов кулак, повисла на тоненькой ножке, затем отделилась – и шмяк мне прямо в ладони! Этакая округлая штучка, похожая, в общем, на какой-то плод, а больше ни на что не похожая. Ной встрепенулся, смотрит на меня во все глаза, а Ипат увидел, что тут можно еще чем-то заняться, кроме страданий, выпучил глаза и спрашивает:

– Это чего такое? Это зачем?

Ну откуда мне знать зачем! Пожал плечами, хотел сказать ему, чтобы он заткнулся и не мешал мне самому разбираться, как вдруг слышу тихий голос: «У меня есть два с половиной подарка для тебя и твоего экипажа. О них я умолчу, пусть это станет сюрпризом…»