Дмитрий Байкалов - Звездная пирамида

Не нужны архистарейшине ваши утешения, подумал Сысой. Да только вы не способны это понять!

Наверное, это конец. А если не конец жизни, то тем хуже. Придется покинуть Совет и доживать остаток дней в позоре, скрашенном никому не нужным сочувствием, большей частью фальшивым, хотя и настоящее сочувствие нисколько не слаще. Лучше уж самому наложить на себя руки…

– Дед, а, дед… – позвал Агафон.

– Ну? – Сысой вновь стал смотреть в потолок.

– Дед, все уже знают…

Ну конечно. Новость разнеслась мгновенно. Чего же иного можно было ждать. А этот болван говорит извиняющимся тоном, как будто сам виноват в оплошности деда.

Повесился бы, да нет сил встать.

Как он, Сысой Кляча, по общему мнению, справедливо – что вряд ли – считающийся умнейшим из архистарейшин, мог отправить к звездам неподготовленную экспедицию?! Почему он был убежден в том, что где империя, там закон и порядок? Детская вера, непростительная… Мог бы десять раз сообразить, что, во-первых, покоенарушители встречаются не только на Зяби, а во-вторых, что «Топинамбуру» в первую очередь придется посещать миры дикие, лежащие вне имперской пирамиды. Ведь Галактика все еще больше империи… Архистарейшина – это не тот, кто заразился болезнью под названием «старость». Архистарейшина – это тот, кто, несмотря на болезнь, сохранил ум и добавил к нему жизненный опыт. Архистарейшина мог и должен был уразуметь все это – а вот сплоховал.

Но как можно было обеспечить подготовку? Как, если ни один зябианин, находящийся в здравом уме, ни за почет, ни за деньги не согласился бы на такую страсть, как полет в космос?! Идея выбрать подходящих кандидатов из числа покоенарушителей была не просто верной – она была единственно возможной. И ведь согласился же Совет с этим предложением! Всех обуял патриотизм, все и согласились, друзья и недруги: и Потап Шкура, и Евсей Типун, и Корнелий Пробка, и Парамон Брандахлыст, и Марцелл Пень-Колода, и Метробий Ухват, и Филат Горбун, и Вавила Пузан, и Семпроний Пиявка, и Сципион Хряк, и Ромуальд Дыра, и Демьян Киста, и Мирон Ползи-Поползень, и Домиций Плешь-Врожденная, и Епифан Шиш, и Дормидонт Цыпа, и Лукулл Сиповатый… Отмолчались, не возразили заклятые враги Аверьян Пуп и Эпаминонд Болячка, вообще не верящие в существование Галактики. Гликерия Копыто, единственная женщина в Совете, и та в тот раз не стала выяснять, кто из них двоих выжил из ума, она или Сысой. Приняли предложение. И ему же, Сысою, как и следовало ожидать, поручили исполнение.

Ни на что большее у Совета не хватило ни мысли, ни терпения, а патриотизм очень скоро стал до того приземленным, что хоть вноси законопроект о запрете смотреть на звезды – примут на «ура». Разные-де слухи по Зяби ходят и мутят народ. Шалый мальчишка на «Топинамбуре» напугал каких-то селян. И вообще надо было не заключать идиотский договор, который теперь и не расторгнешь, а жить как жили! Духовенство, опять же, не одобряет… Разве Девятый пророк говорил что-нибудь о космических путешествиях? Какая еще Галактика? Да существует ли она вообще?

Вот и пришлось поспешить с отправкой экспедиции. В надежде на авось. Просто не существовало иного выхода.

Ларсен, конечно, с самого начала пакостил как мог. Ожидать от него чего-то иного не приходилось. Пытался уговорить команду отступиться. Получил по тыкве. Хотел украсть «Топинамбур» и был наказан, жаль, что не людьми, а насекомыми. Все равно пристал к проекту, как банный лист или клещ. После отлета экспедиции сообщил по радио о ее гибели – небось сам и устроил какую-нибудь пакость! Теперь вот выяснилось, что тогда были еще цветочки, а ягодки – вот они. Вызрели.

Наверное, сам Ларсен и стоит за катастрофой, но попробуй докажи это! И где тот имперский суд, куда можно обратиться с иском и доказательствами, буде удастся их собрать? На Суррахе, наверное? Поди теперь доберись до него. К тому же вербовок нет и не будет. Зяби не с кого брать дань, зато на Зябь скоро явятся за данью посланцы Рагабара. Вынь да положь им сразу пять процентов годового дохода планеты! В имперских денежных знаках! Это же… сколько же это получается?..

Конец света. Нет, можно поторговаться насчет отсрочки, но это означает залезть в такую кабалу, из которой, пожалуй, не выберутся и правнуки. Остается или это – или принять условия Ларсена, теперь уже более жесткие, чем прежде. Одно из двух. Выбирай.

Сысой знал: выберут и без него. Совет, разумеется, предпочтет Ларсена как меньшее из двух зол. А его, Сысоя, – вон из Совета как неудачника и вообще выжившего из ума.

Лучше уж уйти самому…

И как можно незаметнее.

Родня, конечно, прибежит с расспросами, от которых станет тошно, и, что еще хуже, с утешениями. Вон как Агафон прибежал. Толку от родни, как от горчичников при переломе ноги… Сделав над собой усилие, Сысой велел Агафону ни под каким видом не пускать никого в дом, пусть хоть ломиться будут. Агафон кивнул и вышел держать оборону. А Сысой, поразмыслив, решил, что помереть, пожалуй, все-таки удастся – если полностью сосредоточиться на этом деле. Основательный подход – залог успеха.

Сначала крутили педали так, что колеса вертоездов не замечали песка и перескакивали через камни. Зачем старались, никто не знал. Когда человек говорит: «Верю тому, что вижу», – он врет. Глаза обманывают, зрению нет полной веры. Человеку необходимо пощупать руками, и тогда он скажет точно, есть предмет или его нет.

В конце концов, мог же «Топинамбур» стать невидимым! Зачем ему это понадобилось – вопрос второй, но ведь мог же, наверное! То ли его потревожил кто-то, то ли просто надоело отсвечивать…

Ох, как все на это надеялись!

Доехав, чуть было не переругались: здесь стоял корабль или не здесь? Сориентировались по следам шин вертоездов, еще не занесенных песком. Здесь он стоял, здесь! На этом самом месте! И каждый, не доверяя другим, прошел по этому месту, вытянув перед собой руки, будто слепой, и каждый из пятерых надеялся наткнуться на невидимую преграду – как будто одной попытки было недостаточно…

Цезарь уселся в сторонке на тощий зад, уткнув локти в колени, а лицо в ладони. Ипат медленно поворачивал голову туда-сюда, всматриваясь в даль и не желая поверить, что корабль все-таки пропал. Ной морщил лоб и жевал губы. Семирамида попеременно бледнела и краснела, но пока молчала. Молчала и Илона, готовая в отличие от Семирамиды не раскричаться, а расплакаться.

Минуты через две Ной подошел к Цезарю, похлопал по вздрагивающему плечу:

– Признавайся: твои штучки?

– Что-о?!

Цезарь так стремительно вскинул голову, что не успел утереть слезы, да и рыдающий вскрик говорил сам за себя. Пилот плакал. Ной выругался и отошел.

– Попробуй только тронь мальца, – басовой гудящей нотой предостерег Ипат. – Сколько у тебя внутри костей?