Дмитрий Байкалов - Звездная пирамида

Стены моей тюрьмы расступились, и подошел ко мне ангел, а я попытался встать, но смог только подняться на четвереньки. Улыбнулся он мне ласково и руку мне на голову положил… или лучше сказать «возложил» – как там это называется? Это я уже потом подумал, как правильнее назвать то, что он сделал, ну а в тот момент мне, конечно, было не до грамматики. И вот чудо какое: в голове моей сразу прояснилось, и сил прибавилось, и забыл я о том, что вот-вот околею. Мне бы пасть перед ангелом ниц, а я стою голый на четвереньках, дурак дураком, и только моргаю на светоносного пришельца, будто он не ангел, а диковинный зверь, доставленный в столичный зверинец из Дурных земель.

Но ангел оказался ничего – не из гордых. Присел он рядом со мной на корточки, да и говорит: кончились твои мучения, теперь все будет хорошо.

Я даже не сразу сообразил, что он говорит не на общеимперском языке, а по-зябиански, причем без акцента! А когда сообразил, то уверился: это точно ангел и Девятого пророка каждый день видит. Наверное, им и послан. Не понял я только, зачем я понадобился пророку, если я обыкновенный покоенарушитель и грешник не из последних, в храмах бывать не люблю и священную шпалу ни разу не целовал. Наверное, у пророков свои резоны, простым смертным непонятные.

Тем себя и утешил. Но тут светоносный подмигнул мне и отколол такое:

– Ну вот за каким… ты полез в дефектный корабль?

Не скажу, какое слово он употребил. Такие слова я слышал только от опустившихся бродяг, по которым Дурные земли плачут, да еще от сторожей в воспитательных домах. За такие словечки тот же сторож по приказу воспитателя высек бы меня так, что ни сесть, ни лечь.

И это, думаю, – ангел? Ну ни фига же себе! Ни один поп не говорил, что ангелы могут сквернословить без особой причины. Я и сам так не думал – и вот пожалуйста!

Я даже потянулся поковырять пальцем в ухе – не ослышался ли? А он легонько треснул меня по руке и обозвал дураком: мол, если я думаю, что услышал не то, что было сказано, то это слуховая галлюцинация, и возникает она в слуховых центрах мозга, а никак не в ухе. Это первое. И не ослышался я – это второе.

И шлепнул меня ладонью по башке – снова легонько и вовсе не обидно, а просто ради внушения: очухайся, мол, человече, приди в разум.

Ладно. Очухался. Сел по-людски на пятую точку и смотрю на него как на равного. А самому все-таки чуток боязно. Может, передо мной не простой ангел, а падший? Кто там из падших светоносный – Люцифер, кажется? Ну и ладно, пусть Люцифер, все равно душа моя пропащая, хуже мне уж точно не будет.

– А что мне было делать, если в корабль не лезть? – говорю я дерзко. – Застрять навечно на Альгамбре? Очень надо!

– На Альгамбре ты как-нибудь выжил бы, а здесь погибнуть мог запросто, глупая твоя голова! – отвечает мне светоносный. – Положим, дикий корабль, явившийся к нам, мы рано или поздно отследили бы, но долго ли протянет человек, если корабль его не кормит? Скажи, ты стал бы в конце концов питаться тараканами?

– Вот уж вряд ли!

– А зря. Мог бы протянуть еще несколько ваших суток. Тебе повезло, что мы так быстро нашли твоего «Блохастика».

Я и раньше догадывался, что светоносный читает мои мысли – как бы иначе он узнал кличку, которую я дал звездолету? – но теперь убедился в этом окончательно. И конечно, малость струхнул.

А светоносный понял это и легонько так усмехнулся.

– Не бойся, вреда тебе мы не причиним, – сказал он. – Корабль подлечим, будет как новенький. Даже объезжать его тебе не придется. И твою память стирать не будем. Ты парень сообразительный, сам поймешь, что не надо болтать направо и налево.

Я кивнул, но все же спросил:

– Болтать о нашей встрече? Почему нельзя?

– Потому что Большое Магелланово Облако – сосед и спутник Млечного Пути, – ответил он. – Между этими галактиками существуют стабильные гиперканалы, одним из них и воспользовался твой корабль. Понимаешь?

Мне показалось, что я понял.

– Боитесь вторжения?

Он улыбнулся – надо сказать, не очень весело.

– Это вы, люди, должны бояться. Ты расскажешь одному, другому, третьему – и в империи возникнет еще одна легенда о далеком процветающем мире. Веры ей будет немного, как и всем прочим легендам, но какой-нибудь вербовщик-авантюрист решит ее проверить и отправится сюда. Скажи, среди вербовщиков много авантюристов?

Я кивнул. Еще бы не много! Мы и сами авантюристы, раз согласились покинуть родимую Зябь.

– Вот именно, – сказал светоносный. – Авантюрист вернется ни с чем, не считая рассказов, но наговорит небылиц, и вера в легенду окрепнет. Тогда к нам ринутся сразу сотни искателей удачи – и каково же будет их разочарование! Впрочем, оно не пойдет ни в какое сравнение с разочарованием всего человечества в самом себе!

– Почему? – шепотом спросил я. Мне стало страшно.

– Как ты думаешь, кто я? – вопросом на вопрос ответил он. – Человек?

Тут я и брякнул:

– Может, человек, может, ангел, а может, галлюцинация. – Про Люцифера я догадался не упоминать – и без того получилось не шибко почтительно.

Он молчал целую минуту – наверное, для того, чтобы я сам сообразил, какую брякнул глупость. Только ничего я не сообразил, кроме того, что он, наверное, все-таки не человек, раз задал такой вопрос. К тому же люди не имеют привычки светиться, если только не намажутся чем-нибудь светящимся. Но этот-то уж точно светился сам по себе!

Должно быть, он уловил мои мысли, потому что притушил свет, идущий от него, а вместо него заставил светиться воздух над нашими головами. И говорит:

– Конечно, я не человек, не ангел и даже не галлюцинация. Я звездолет.

Вот это номер! Ничего себе шуточки!

– Не похож, – ответил я раньше, чем сообразил, что лучше бы мне помолчать. Не дразни того, кто сильнее тебя, если не можешь от него убежать, – это правило я усвоил гораздо раньше, чем угнал свою первую машину.

Но он не обиделся. Я потом уже понял, что глупо светоносному обижаться на всяких там человеческих букашек. А если ему хочется нести такую дичь, что хоть затыкай уши, то чем я могу ему помешать? Значит, буду терпеть – ну, сколько получится.

– Что в мироздании может измениться от твоего неверия? – улыбнулся он. – Но вот тебе простой вопрос: на что был похож твой звездолет в младенческом возрасте?

– Этот, что ли, звездолет? Ему лет сто, а мне всего четырнадцать. Я еще маленький. Откуда мне знать, на что он был похож, если меня тогда и на свете не было!

– Не этот звездолет. Другой. Тот, который ты потерял.

– На клубень топинамбура.

– Допустим. А позже, когда он подрос?

– Да на что угодно он мог быть похож! – не выдержал я. – Если ничего ему не прикажешь, так он принимал любой вид! Лепил из себя то, что ему нравилось!