Наташа Нган - Девушки из бумаги и огня [litres]

И если это то, что я думаю, сейчас самое неподходящее время планировать такое.

Майна медлит с ответом. Наконец говорит:

– Нет, я не могу прерваться.

– Тебе придется. Если Аоки снова заметит, что ты уходишь по ночам, она донесет мадам Химуре, и тогда… – я прикусываю губу. – Может быть, нам с тобой стоит временно перестать встречаться? Ненадолго, пока все не уляжется.

Майна сжимает меня в объятиях.

– Нет, – шепчет она. – Это уж слишком.

Я закрываю глаза и прячу лицо у нее на груди, вдыхая прохладный влажный запах ее кожи. Как же мне хочется сказать ей, что я чувствую, наконец выпустить наружу слова, которые трепещут в горле при каждом поцелуе, каждый раз, когда она просто смотрит в мою сторону… Но я снова упускаю момент, а потом уже не решаюсь. Вместо этого я говорю:

– А ты можешь себе представить мир, в котором мы могли бы просто быть вместе… и быть свободными?

– Конечно, могу.

– Забери меня в этот твой мир, Майна. Пожалуйста.

– Заберу.

Когда час спустя я выхожу из ее спальни, меня наполняет золотистое тепло, от которого на губах невольно играет улыбка. Так что, когда я неожиданно встречаюсь глазами с Аоки, которая, скрестив руки на груди, стоит в дверях своей спальни, почти скрытая в тени, мне требуется несколько секунд, чтобы заставить счастливую улыбку исчезнуть.

Может быть, не улыбайся я тогда, у меня получилось бы солгать. Сказать Аоки, что я просто зашла к Майне поговорить, как прибегала порой к самой Аоки по вечерам, хотя, конечно, не так часто… Но сейчас я понимаю, что она поняла правду, едва увидев мою улыбку.

Потому что у меня такое же лицо, как у нее самой, когда она говорит о Короле-Демоне: сияющее, словно озаренное светом изнутри.

Без единого слова Аоки разворачивается и захлопывает за собой дверь. Я вхожу вслед за ней без приглашения, и наплевать, что кто-нибудь может нас услышать! Когда я переступаю порог ее комнаты, она отшатывается, и я испытываю укол вины. Этот взгляд… никогда еще она не смотрела на меня так .

– Пожалуйста, Аоки, – выдыхаю я. – Не говори никому. Прошу тебя.

Она издает короткий странный смешок. Кривая усмешка искажает ее милое лицо, сейчас она совсем не похожа на девушку, которую я знаю и люблю, на подругу, чей смех пробуждает мое сердце, как рассветный луч. Она обычно выглядит такой юной… Но сейчас в ее поведении, в выражении глаз появилось нечто, мигом состарившее ее на многие годы.

– Вот, значит, кем ты меня считаешь – доносчицей? – отзывается она с болью в голосе. – А я-то думала, что мы подруги. Что у нас нет друг от друга тайн.

– Сама посуди, как бы я могла доверить тебе свою тайну? – вспыхиваю я. – Я же знаю, насколько ты близка с Королем! Ты бы не одобрила…

– Конечно, не одобрила бы! Мы же Бумажные Девушки, Леи, мы принадлежим только ему.

Мои руки сжимаются в кулаки.

– Это он сделал такой выбор за нас, Аоки. Неужели ты считаешь это справедливым?

– Тут речь не о справедливости. А о выполнении долга.

– Ты сейчас говоришь как мадам Химура.

– Вот и отлично! – кричит она. – Это значит, что я хорошо справляюсь со своими обязанностями!

– Нет. Это значит, что ты разучилась думать.

Аоки замирает от обиды, и я чувствую ее гнев. Он поднимается словно пар от мокрых камней.

– Я люблю его, – говорит она.

Молчание, долгое и тяжелое. Оно висит между нами, как нечто темное, пульсирующее, живое.

Я с трудом подбираю слова.

– Недавно ты его ненавидела.

– Тогда я его еще не знала, – голос Аоки смягчается, становится нежным, как кошачья шерстка. – Он очень добр ко мне, Леи, он нежный, ласковый и заботливый, а еще он очень красивый. Он даже сказал однажды, что подумывает сделать меня королевой, когда мой срок закончится. Чтобы нам не расставаться. Вот как ему со мной хорошо.

Я едва не задыхаюсь.

– Что?.. Королевой?! Тебя?!

Щеки Аоки вспыхивают.

– Ты, конечно, считаешь, что я недостаточно хороша для того, чтобы взойти на престол?

– Нет, не в этом дело, я просто…

– Вообще-то это в его власти, он может так поступить, если захочет! И вместо Королевы-Демоницы у него будет Бумажная Королева. Я могла бы стать его женой.

Я потрясена настолько, что не нахожу слов. В памяти, как в калейдоскопе, мелькают сцены последних нескольких месяцев: лицо Аоки светлеет, когда она заговаривает о Короле… Ее слова в ночь праздника койо … Ее восторженные крики во время казни… Ее сияющие глаза всякий раз, когда она получает бамбуковую табличку с приглашением… Как и моя любовь к Майне, чувство Аоки к Королю зрело многие месяцы. Но я была так занята собой, что не замечала, что происходит с Аоки.

Я, ее лучшая подруга, не заметила, как она полюбила монстра.

– Ты слишком хороша для него, – тихо говорю я. – Ты заслуживаешь большего.

– Большего? – глаза ее горят от радости. – Разве бывает бо́льшая честь, чем стать его королевой?

И я понимаю, что потеряла подругу.

После стольких слов мы не знаем, что сказать, и молчание между нами кажется оглушительным. Оно растет, ширится, создает между нами осязаемую дистанцию, мили пустоты, страны, пустыни и долгие годы, и на противоположных сторонах – мы с девочкой, которая недавно краснела при упоминании о поцелуе и беспокоилась, что не понравится Королю.

– Мне нужно идти, – говорю я и иду к выходу. Моя рука уже поднимается, чтобы открыть дверь, и тут позади звучит голос Аоки.

– Ты на самом деле ее любишь? По-настоящему?

Я узнаю прежний голос подруги – мягкий, сочувственный.

– Да, – просто отвечаю я, оглядываясь с робкой улыбкой. – Ох, Аоки, прости меня за…

– Не извиняйся, не нужно.

Но я уже не помню, что хотела сказать. Ледяная пустыня между нами стремительно возвращается. Взгляд Аоки так тяжел, что мне больно.

– По крайней мере, – говорю я, – я сама выбрала, кого мне полюбить.

Едва эти слова слетают с моих губ, я тут же о них жалею. Но уже поздно – я вижу это по лицу Аоки. Так что мне остается только выйти из ее спальни, пока я не наговорила чего-нибудь похуже. Я переступаю порог, и слезы застилают мне глаза.

Наутро я просыпаюсь от чьих-то ужасных криков. Похоже, гонга еще не было, слишком рано, за окном темно, в подсвечниках догорают свечи, на полу лежат полосы лунного света. Вопль, в котором звенят отчаянные слезы, повторяется, разрывая ночную тишину. Это не просто крик – звериный вопль отчаяния, неукротимый и бесконечно горестный.

Он совсем близко. Еще я слышу яростные голоса, различаю грубые слова, громкий цокот когтей по половицам.

Мадам Химура.

Что-то случилось с кем-то из наших – первая моя мысль. Вторая мысль: Майна . Что с Майной?