Евгений Мисюрин - Ловушка для папы [СИ]

– Петриоро!

Парень не сразу понял, что вождь зовёт именно его. Он даже оглянулся, прежде, чем тронулся с места и подошёл к ложу.

– Я прошу тебя, скажи главе своего рода, что я приглашаю его на разговор. Заодно отнесёшь домой свою ношу.

Петриоро даже забыл, что на плече у него мешок с мясом. Он кивнул, и направился наружу. У самого выхода из пещеры стоял чужой лекарь. В его руке был зажат маленький чёрный камень. И в этот камень он что-то говорил на своём непонятном языке. Когда молодой человек уже прошёл, Марат ухватил его за рукав и притянул к себе.

– Смотри, – предложил он и протянул палец в небо.

Петриоро глянул на прикрывающие солнце облака и сначала не понял, что ему хотят показать. Наконец, одно облако отделилось от общей группы и приблизилось к острову. Неправильное какое-то облако, слишком ровное. Парень непроизвольно представил, на что оно похоже. Обычно, тучи походили, где на сидящего человека, где на птицу. Но это облако мало того, что двигалось против ветра, оно ещё и напомнило молодому человеку детство, когда они с мальчишками засыпали в сушёные бараньи кишки сухой горох, потом надували их и дрались, громыхая на всю округу. Вот и туча была длинной, ровной, будто её специально надули.

Непослушное облако повернуло к кастильскому порту, где стояли целых три ненавистных корабля. Стояли. Потому что, когда странная штука с ними поравнялась, на каждом прогремел взрыв. Не прошло и пяти минут, как из воды торчали лишь верхушки мачт. Петриоро на мгновение даже показалось, что неведомый великан, достающий головой до самых звёзд, взял эту огромную надутую кишку и лупил корабли прямо по мачтам, как по головам. Молодой человек удивлённо посмотрел на Марата.

– Я пообещал Бенехаро, что мы поможем вам прогнать чужаков, – пожал плечами тот.

Алонсо Пинсон сидел в единственном затрапезном трактире нищей рыбацкой деревни Синиш. Перед ним на столе возвышалась одинокая бутылка кислого местного вина, а рядом с ней тарелка, полная обглоданных рёбер. Ещё две такие же бутылки унесли шустрые половые девушки. Чуть правее тарелки лежал листок серой, рыхловатой бумаги, другой у трактирщика не нашлось, и треснутая чернильница, на которую опиралось очинённым концом гусиное перо. Капитан сделал ещё один глоток прямо из горлышка, не заморачиваясь посредством сиротливо стоящей рядом глиняной кружки, вздохнул, и, громыхая пустой тарелкой по стыкам досок стола, поменял посуду на писчие принадлежности.

Первые строки уже чернели на листе и теперь следовало продумать, что писать дальше. Ошибаться было никак нельзя, потому что бумага стоила недёшево, а денег у Алонсо почти не осталось. Он привычно закусил кончик пера и перечитал начало письма.

«Добрый мой дядя. Повествование своё начинаю, мучим смятением и страхом, ибо то, что видел я, ничем иным, кроме происков врага человеческого быть не может. Молю Господа, чтобы не оставил меня, и всех, ходивших со мной в несчастливый поход сей.

Вышли мы в сентябре, после празднования Рождества Девы Марии, что большинство из нас считали залогом успешного плавания. О, знали бы они тогда, насколько ошибутся, уверен, все, как один, остались бы дома.

Адмирал наш, граф Армандо де Граухада и Кордоба, взял меня шкипером флагманского корабля, как человека, который уже ходил в эти забытые Господом земли. Я принял под командование каракку „Святая Троица Севильская“. На ней же занял адмиральскую каюту и сам граф Армандо.

Кроме „Святой Троицы“ в поход с нами вышли ещё пять каракк и четыре нефа. Никогда ранее не случалось мне видеть подобной армады, но граф Алонсо унял мои восторги, рассказав, что в битве при Винчелси кастильцы выставили целых сорок кораблей, однако презренные англичане, истово ненавидящие добрых католиков, потопили более двух дюжин из них. Слова сии оставили меня в задумчивости. И хоть в возможность морского сражения с недалёкими голоногими дикарями верилось мне с трудом, но мысль о том, что богопротивные островитяне могут поджидать нас на пути, не давала мне покоя.

Нежелание моё вступать в баталии на море основывалось на том, что все собранные в поход корабли были перегружены войсками. Видя сие, понял я, что её величество отправила на захват земель всех бывших ветеранов реконкисты подряд, ибо даже на флагмане богато наряженный рыцарь легко мог соседствовать с одетым лишь в кожаный панцирь ландскнехтом. Видел я и многих, облачённых в броню, вероятно, доставшуюся им по наследству, а то и переходящую от отца к сыну, уже не одно поколение. Я порадовался, что противниками нашими выступают в этом походе дикие аборигены, а не жители Европы.».

Алонсо отложил перо и сделал ещё глоток. А сколько усилий пришлось приложить, чтобы убедить Изабеллу послать войско! Как он её уговаривал! Вспомнился тронный зал, и сам шкипер, протягивающий королеве левую руку.

– Вот, ваше величество. Посмотрите, какие ожоги. И это, уверяю вас, не от пламени, а от обыкновенной воды. Всё потому, что я сунул руку в ящик, где под водой была скрыта золотая пластина не меньше, чем в половину пуда весом. И ящик этот стоял безо всякой охраны прямо в хижине, куда нас поселили.

Королева ожидаемо не поверила, и пришлось всё-таки доставать длинную золотую решётку, демонстрировать. Благо, Пинсон всё равно собирался отдать её в казну – кто же ему позволит самому распоряжаться слитком такого веса?

Глупые аборигены и не подумали наказывать похитителя. На следующий день просто заменили ящик на такой же. Правда, эти сутки не работали фонари под потолком и не текла вода, но матросы привычны жить в ещё более спартанских условиях. Об этом Алонсо Изабелле, конечно, не рассказывал, просто пояснил, что дикари, судя по всему, цены золоту не знают. И, похоже, именно эта решётка послужила доводом в пользу сбора эскадры.

А дальше начался тихий ужас. Их величества, кажется, решили под предлогом приведения необразованных аборигенов под кастильскую руку отправить подальше всех ставшими лишними героев реконкисты. Пинсон неоднократно слышал хвастовство одетых в латаные-перелатанные штаны рыцарей о том, как героически они дрались с мусульманами и какие огромные земли теперь получат там, за морем.

Сам по себе проводник не имел доступа на остальные корабли эскадры, да, если честно, не очень-то и хотел, ему и того, что он увидел на флагмане вполне хватило. Если бы важность и напыщенность могли убивать, то этих кораблей было бы достаточно, чтобы захватить всю Европу. Каждый из воинственных идальго был исполнен чувства собственной значимости, любой считал первейшим своим долгом доказать окружающим, что именно он и есть наиболее родовитый, а если нет, то героический, преданный, и вообще, самый-самый. Дважды жертв спонтанных дуэлей приходилось хоронить по морскому обычаю, за бортом, после чего граф Армандо во всеуслышание объявил, что в следующей дуэли победителя не будет, и в море отправят обоих, причём, не дожидаясь результата схватки.