Джон Краули - Ка: Дарр Дубраули в руинах Имра [litres]

Сейчас! – прошептал Дарр Дубраули. Сейчас! Лети со мной.

Я упаду.

Нет. Не упадешь. Я не дам тебе упасть.

Он придет, Он меня обратно посадит.

Нет. Мы вылетим в окно, туда, в небо.

Не могу. Не буду.

В доме опять послышались шаги, уже другие – более тяжелые, громкие, быстрые. Дарр Дубраули подпрыгнул, оказался позади дочери Улитки, захлопал крыльями, сгоняя ее с насеста. С криком она упала, но крылья подхватили ее, и дочь Улитки взлетела. Снова захлопали крылья в устланной ковром гостиной – любовь и борьба разом, – и он развернул ее туда, куда она должна была полететь. Вместе, едва не касаясь друг друга кончиками крыльев (Люди бы держались за руки), они подлетели к окну, а там ему пришлось вести ее наружу, потому что дочь Улитки попыталась вернуться, повторяя: «Он, Он!» – но все получилось, и вот они летят на подень навстречу светлому воздуху и утру. Позади они услышали крик, животный рев, вопль ярости. Дарр Дубраули не повернул назад, чтобы посмотреть, и дочь Улитки, продолжая кричать, последовала за ним. И тут Дарр Дубраули вдруг подумал: «Я нашел вход в дом огромной черной Вороны и украл там Самую Драгоценную Вещь, и за мной будет погоня». Кажется, он прожил уже так долго, что исчерпал все возможные происшествия, и теперь все будет только повторением чего-то, что он уже видел в прошлом.

– Привет, привет! – радостно кричала дочь Улитки. – Привет, привет!

И летела – высоко и свободно – со своим избранником к последнему остатку некогда огромного букового леса.

Такого я не ожидал от Вороны, не ожидал от Дарра Дубраули: обратить природный порыв себе на пользу, обмануть невинную душу. Коварство, достойное Макиавелли. Неужели он слишком хорошо учился у Людей? Неужели жажда мести лишила его порядочности, которую можно ждать даже от Вороны? Даже не знаю. Думал ли он, когда они сходились и вили гнездо, о ее матери, той, кого звали Роет-Мох-Ест-Улитку, чьим Служителем он был, чью дочь бесстыдно присвоил? Испытал ли он при этой мысли раскаяние, стыд за то, что сделал?

Нет – думаю, нет. Похоже, что Вороны – хоть они и заключают союзы на всю жизнь, хоть преданно поддерживают и защищают друг друга – на деле не так уж верны; есть самцы-бабники, есть не слишком разборчивые самки, а то, что мы называем инцестом, для Ворон вообще не имеет значения (как, впрочем, и невинность). Разумеется, дочь Улитки не была дочерью Дарра Дубраули; и хотя он соблазнил ее с целью, отличной от любви, – но, насколько я могу судить по его рассказу, в гостиной доктора Гергесгеймера он не притворялся: думаю, он (да и другие Вороны) на такое просто не способны. Как бы то ни было, Дарр Дубраули стал супругом дочери Улитки по всем вороньим обычаям; скоро они начали вить гнездо. Их первая попытка завести птенцов провалилась, но это нередкое дело с молодой невестой, всего года от роду. Брак их продлился недолго, но в том не повинны ни воронья этика, ни вероломство Дарра Дубраули.

После летней линьки, когда Вороны снова становятся подвижны и радостны, когда труды супружества и родительства завершены – успешно или не слишком, – когда собирается зимняя ночевка и Вороны выбирают, куда полететь, в ту компанию или в эту, тогда приходит лучшая пора для охоты на Ворон.

Доктора Гергесгеймера тем летом Вороны почти не видели. То ли он охотился в других краях, то ли вообще не выходил на охоту – только одну Ворону это интересовало; но Дарр Дубраули улетел далеко и никаких вестей о нем не слышал. Странное дело, но, когда доктор вновь появился во владениях этой стаи, Дарр Дубраули уже сумел подготовиться и – важнее того – подготовить столько Ворон, сколько смог привлечь, посвятить, убедить и очаровать.

На этот раз доктор Гергесгеймер явился один, что было необычно. Приехал на самодвижущемся фургоне, который медленно пробирался по кустарнику и старым бороздам, а потом по высокой траве до самой опушки буковой рощи, где располагалась ночевка огромной стаи Дарра Дубраули. В открытом кузове не было ни ружей, ни обычного снаряжения; там вообще ничего не было, кроме одного длинного инструмента и двух небольших красных ящиков. Выключив мотор, доктор долгое время просто сидел, сложив руки на коленях. Вороны в этот час по большей части разлетелись во все стороны, искали еду на засушливой равнине. Листва на Буках уже начала желтеть. Дарр Дубраули следил за ним из укрытия и начал нервничать, потому что доктор не делал ничего; Дарру пришлось подавить порыв вылететь, показать ему свое лицо.

Но еще рано.

Наконец доктор Гергесгеймер вышел из машины и, обойдя кузов, достал оттуда инструмент и два красных ящика. С ними он пошел по высохшему руслу ручья туда, где деревья росли гуще всего. Он положил на землю ящики и принялся бурить углубление – для того и был предназначен инструмент, одно из бесконечного множества людских орудий, созданных для определенной цели. Высвободив бур и стряхнув с него налипшую землю, доктор опустился на колени и открыл ящики; достал красные цилиндры, осторожно уложил их один за другим в свежую ямку, утрамбовывая каждый ивовым прутом, который подобрал рядом. С последним красным цилиндром он долго возился, и Дарр не мог понять зачем, а потом тоже уложил его в яму и, отмотав от него длинный моток толстой нитки или тонкой веревки, черной и жесткой, принялся укладывать ее, расчищая место от травы и земли, чтобы нить шла по прямой и ровной поверхности. Тут было искушение: Дарру Дубраули захотелось спуститься и потянуть за нее, вырвать, но он решил не рисковать. Лучше посмотреть, что еще задумал доктор.

Закончив эту работу, доктор Гергесгеймер вернулся к своему фургону и сел на приступку. Из одного кармана он вынул плоскую фляжку, из другого – хлеб; он ел и пил. Длинные тени деревьев протянулись по траве.

Дарр Дубраули никогда не понимал, почему доктор Гергесгеймер так давно его ненавидит. Впрочем, он особенно и не пытался понять; Дарр считал, что этот мальчик, а потом мужчина просто ненавидел Ворон. Но дочь Улитки открыла ему, что доктору был нужен только он, Дарр Дубраули. Как она могла это узнать, если особым умом не отличалась? У нее далеко не сразу получилось объяснить Дарру, как доктор Гергесгеймер указывал себе на щеку, разговаривая с другими охотниками или фермерами, по полям которых ходил со своим ружьем. «Белая щека» – вот что значил этот жест, в этом она была уверена. Когда в полях она звала Ворон на смерть, он указывал на свое лицо – «белая щека» , – а потом на небо и на деревья, где сидели Вороны, где могла быть та, единственная Ворона, которую он хотел убить.

В любом случае Дарр Дубраули был уверен, что, хотя доктор ненавидел его и прежде, он возненавидел Дарра куда сильней, когда лишился маленькой Вороны, которую поймал и вырастил. Может быть, поэтому он сидел неподвижно – ждал, что к нему вернется Ворона, которую он любил.