Джо Аберкромби - Немного ненависти [litres]

Брови Рикке взлетели на лоб: из боковой улицы показалась целая колонна темнокожих солдат под сверкающими золочеными флагами, держа копья на изготовку. Только когда одна из повозок проехала прямо сквозь них, она поняла, что на самом деле никаких солдат здесь не было.

– Клянусь мертвыми!

Она прикрыла ладонью левый глаз: он был горячим, чесался и саднил так, что ныли зубы.

– По-прежнему видишь всякое? – вполголоса спросила Изерн, весело чавкая своей чаггой. – Прими это как доказательство того, что луна особо тебя отметила, и возрадуйся.

Рикке все больше чувствовала ностальгию по тем временам, когда люди просто считали ее сумасшедшей.

– Если это значит быть особенной, я бы предпочла быть самой обыкновенной.

– Что скажешь, мы все хотим того, чего у нас нет.

– И это все? Я-то думала, ты здесь, чтобы помочь мне с моим Долгим Взглядом!

– Я сказала, что постараюсь понять, есть он у тебя или нет, а потом помогу его открыть. После этой битвы и поединка уже всем понятно, что он у тебя имеется и что он открыт шире некуда. – Изерн ухмыльнулась ей. – Никто не говорил, что я смогу сделать так, чтобы эта пакость закрылась.

– Просто великолепно, мать твою так, – пробормотала Рикке, понукая свою лошадь в надежде отыскать местечко, где можно было бы продохнуть.

Впрочем, в этом треклятом городе это было не так-то просто. Во имя мертвых, ну и воздух! Душный, липкий, полный странных запахов. В ее глотке першило, дыхание перехватывало, глаза слезились, словно от потухающего костра. А шум! Болботание на десятке незнакомых языков, мольбы, крики, драки, все пихают друг друга, стремясь куда-то дальше, словно бесконечно куда-то опаздывают. Лязг молотков, скрип колес, треск огней, и всего этого так много, что все звуки сливаются в сплошной низкий гул, от которого дрожит земля. Как будто сам город живой – и мучается, злится, отчаянно пытаясь освободиться от заполонившей его человеческой заразы.

– Какой прогресс !

Снова Байяз. Он окинул одобрительным взглядом огромные стройки по обеим сторонам дороги, с их возвышающимися подъемными кранами и путаницей веревок и лесов, на которых кишели перекрикивающиеся рабочие.

– Трудно поверить, насколько все изменилось за такое короткое время! Взять этот район, Три Фермы – я помню, когда здесь действительно были три фермы! И они стояли довольно далеко от городских стен. Город прорвался за эти стены, и тогда построили новые, и он прорвался и за них тоже, и теперь Три Фермы так застроены мануфактурами, что во всем округе не найдешь и клочка травы! Сплошь железо и камень.

Рикке смотрела, как одна из лошадей впереди задрала хвост и опросталась на мостовую. Этого добра на улицах по-прежнему было навалом.

– Железо и камень! Что в этом хорошего?

Байяз фыркнул так, словно сама идея «хорошего» была сплошной тратой его драгоценного времени.

– Это нечто столь же неотвратимое, как прилив. Золотой прилив индустрии и коммерции. Больше нет пределов тому, что может быть продано и куплено. Не так давно я видел магазин, где не продавалось ничего, кроме мыла. Целый магазин – для мыла ! Когда ты достигнешь моего возраста, тоже научишься плыть по течению.

– Ха! Я-то думала, знаменитый волшебник будет ехать впереди всех, вместе со знаменитостями, а не тащиться в хвосте с отребьем.

Байяз улыбнулся. Первый из магов был таким ублюдком, которого нелегко пронять.

– Носовая фигура расположена впереди корабля, она переносит все невзгоды, ветра и волны, принимает на себя все риски и пожинает всю славу. Однако правит кораблем неприметный парень, запрятанный где-то далеко позади. – Он блеснул улыбкой в сторону головы колонны. – Ни один правитель, который чего-либо стоил, не правил, стоя во главе.

– Похоже, эту мудрость надо запомнить, чтобы по ней жить, – буркнула Рикке.

– Боюсь, это последняя, которую я могу тебе предложить на настоящий момент.

И Байяз остановил свою лошадь возле огромной парадной лестницы какого-то здания. Оно было огромным – что-то между крепостью и храмом, с гигантскими колоннами спереди и каменной резьбой со всех сторон, – но удивительно скупым по части окошек.

– Что это за место? Школа для волшебников?

Рикке не особенно нравилось, как оно выглядит. Куча серьезных людей, которые входили и выходили из дверей, огибая какого-то хорошо одетого парня с листками бумаги, свисающими из безвольно опущенной руки, и непонятным выражением ужаса на лице.

– Не совсем, – отозвался Первый из магов. – Это банк.

– Мастер Байяз?

К ним подошел ничем не примечательный человек, чтобы подержать повод, пока волшебник будет спускаться с лошади.

– А! Это Йору Сульфур, член нашего ордена магов.

– А я Рикке, – представилась Рикке. – Рифмуется с…

– Да-да, – перебил Сульфур, поднимая голову и улыбаясь ей. – Дочь Ищейки. Которую судьба благословила Долгим Взглядом.

– Или прокляла, – отозвалась Рикке, колеблясь между подозрительностью и удовлетворением, что ее легенда идет впереди нее.

– Надеюсь, мы еще сможем поговорить позже, – сказал ей Байяз. – Молодые женщины, рожденные с Долгим Взглядом, встречаются в последнее время поистине редко.

– Почти так же редко, как маги, – хмыкнула она.

Сульфур улыбнулся еще шире, не отводя взгляда от ее лица, и она поняла, что его глаза разного цвета: один голубой, один зеленый.

– Мы, реликты эпохи магии, должны держаться вместе.

– Почему бы и нет? Я не то чтобы осаждена поклонни-ками.

– Возможно, это временно. – Байяз окинул ее оценивающим взглядом. Словно мясник, оглядывающий стадо, прикидывая, сколько предложить за него владельцу. – Однако кто может сказать, что готовит нам будущее?

– Да уж, – пробормотала Рикке, глядя, как он взбирается по ступеням вместе со своим кучерявым прихвостнем, – это был бы гребаный фокус, вот уж точно!

Трясучка сидел в седле, крутя кольцо, которое он носил на мизинце, и поглядывая на банк с выражением, мрачным даже для его лица.

– Что это с тобой? – спросила Рикке.

Он повернул голову и сплюнул в сторону.

– Никогда не доверял банкам.

Человек, которого называли «Костлявым» – главный палач короля, архилектор Глокта – сидел сгорбившись за гигантским письменным столом, заваленным бумагами, и, хмурясь, подписывал одну бумагу за другой. Наверняка смертные приговоры, подумал Лео. Бескровно приводимые в исполнение одним росчерком пера.

Его преосвященство заставил Лео оскорбительно долго ждать. Наконец он поднял голову. Поморщился, наклоняясь, чтобы опустить перо в чернильницу, и улыбнулся ему. На этом худом, восковом, изможденном лице с глубоко въевшимися морщинами от болезненных гримас, с зияющей дырой на месте четырех передних зубов, улыбка казалась настолько же тревожаще неуместной, как нога, вывернутая в колене в противоположную сторону. Если внутренняя порочность выражалась во внешнем безобразии – а Лео никогда не сомневался, что так оно и есть, – то архилектор был еще более мерзким существом, чем о нем говорили. При том, что мерзостей о нем говорили немало.