Лиза Палмер - Капитан Марвел. Быстрее. Выше. Сильнее

Следующие три дня посвящены выполнению приказов и работе в команде с остальной эскадрильей. Просто и ясно. И я крайне рада возможности выполнить и то и другое на максимуме своих возможностей.

– Эскадрилья, смирно! – кричит Чен.

Просто музыка для моих ушей.

Чен и Резендиз ведут нас с первого дня Признания с той же тонкостью, с которой прогнали через первый и второй этапы базовой подготовки. Каждый день становится всё сложнее и сложнее, но в первый вечер мы скорее промочили горло, чем в изнеможении упали на землю.

В течение дня я время от времени замечаю членов нашей маленькой компании и восхищаюсь тем, сколько изменений может произойти всего за один год. Наши утренние пробежки, наши вечерние занятия в библиотеке, каждый раз, когда мы проверяли свои возможности, – я замечаю, как всё это оказало влияние на всех нас, каждый раз, как вижу, с какой лёгкостью мы порхаем по всему полю.

С того самого первого дня в качестве салаги я чувствую себя совершенно новым человеком, за исключением одной очень важной вещи. Я всё ещё хочу оглядеться по сторонам и завопить от восторга: «Вы можете поверить, что мы здесь? Разве это не здорово?»

Мне нравится, что несмотря на всё – и порой это было крайне тяжело – я сумела сохранить эту радость.

Когда первый день подходит к концу, после ужина мы с Марией прощаемся с Бьянки, Дель Орбе и Пьерром, забираемся под одеяла и моментально вырубаемся. Но даже полное изнеможение приносит удовлетворение. Мы слишком устаём, чтобы думать о том, что же за новое «туда» нас ждёт, а это как раз та передышка, которая мне нужна.

Я сплю мертвецким сном, и когда будильник пытается поднять меня на утреннюю пробежку, мне кажется, что за окном ещё середина ночи. Я открываю глаза и вижу, что Мария потягивается в своей кровати. И тогда до меня доходит, что всё почти закончилось, и я могу пересчитать по пальцам одной руки количество дней, которые проведу в этой казарме в одной комнате с Марией.

– Почему ты так зловеще на меня смотришь? – сонным голосом спрашивает Мария, садится и опускает ноги на пол.

– Ну хорошо, признаю, я смотрела на тебя, но поспорю с тем, что смотрела зловеще, скорее уж печально, – поправляю её я, пересекая комнату, чтобы зажечь свет.

Мария жмурится от резкого света, что заливает нашу комнату.

– Печально, – повторяет она, моргая и пытаясь приспособиться к искусственной яркости.

– Задумчиво, потому что до меня только что дошло, что нам недолго оставаться соседями, – говорю я, доставая из шкафа одежду для бега и забирая кроссовки.

– Я печалюсь по этому поводу уже несколько недель, а ты говоришь мне, что это дошло для тебя только сейчас? – Мария трёт глаза и широко раскрывает рот в особенно долгом зевке.

– Нет, я хотела сказать...

– Я лучший друг, чем ты, Дэнверс, – говорит она, хватая косметичку. Затем открывает дверь.

– Ты во всём лучше меня, Рамбо, – говорю я.

Она разворачивается и улыбается, но прежде чем кто-либо из нас успевает впасть в истерику, Мария исчезает за дверью.

Я заканчиваю одеваться как раз к тому моменту, как Мария возвращается из ванной. Сижу на кровати, погрузившись в свои мысли. Я успела надеть одну кроссовку, а вторая слабо покачивается в руке.

– О, нет, – автоматом говорит Мария.

– Я собираюсь произнести речь, – объявляю я, поднимаясь.

Вторая кроссовка продолжает болтаться.

– Короткую речь или речь Дэнверс? – спрашивает Мария, не в силах удержаться от улыбки.

Я торжественно вытягиваю одну руку, требуя тишины.

– Я знаю, что мы начали соседками по комнате и потом стали друзьями, но я буду польщена, если... – Нет. Я загнала себя в своего рода речевой угол.

Я пытаюсь начать сначала.

– Я считаю тебя своей сестрой, – говорю я громко и механически, словно бы за то время, что Мария была в ванной, я повредила барабанную перепонку.

Я по-прежнему непонятно почему держусь за кроссовку, словно это список, переполненный перечнем наших неотъемлемых прав. Мария молчит. Я прочищаю горло.

– Вот и всё. Вся моя речь.

А затем я кланяюсь. Сама не знаю, почему. Я плюхаюсь на кровать и начинаю натягивать вторую кроссовку.

– Мне кажется, что мы застряли в обществе друг друга на всю жизнь с того самого первого дня, как поднялись в воздух на «Мистере Гуднайте». Помнишь этот день?

Мария подходит и садится рядом со мной на постель.

– Каждую секунду, – говорю я.

– Ты впервые полетела на нём, а я стояла рядом с ангаром тридцать девять вместе с Бонни в ожидании тебя и переживала заново каждый момент нашего полёта, – говорит Мария.

Я киваю.

– Я помню.

– Ты выпрыгнула из той кабины, подбежала ко мне и...

– Я обняла тебя, – говорю я.

Мария пожимает плечами. У меня по щекам текут слёзы.

– С того самого момента я считаю тебя своей сестрой, – говорит Мария, но её обыденный тон выдают заполненные слезами глаза.

Я сглатываю.

– Я понятия не имею, что я такого сделала, чтобы заслужить такую подругу, как ты.

– Ты не просто заслуживаешь такого друга, как я. Ты заработала себе такого друга, как я, – говорит она.

Я плотно сжимаю губы, пытаясь совладать с эмоциями. Не помогает. Разумеется, не помогает. Могла бы уже и привыкнуть.

– Дружеские обнимашки будут выглядеть странно, не так ли? – спрашиваю я.

– Мы пересекли Рубикон странных поступков много месяцев назад, Дэнверс, – говорит Мария, наклоняясь ближе и сгребая меня в объятия.

– Я застряла на Рубиконе странных поступков на долгие годы, – шепчу я ей в ухо, и Мария смеётся.

* * *

Спустя несколько минут мы выбегаем на поле.

– Вы опоздали, – замечает Бьянки.

– Мы плакали и обнимались, – с улыбкой говорю я.

– Я так и знал, что вы, девочки, занимаетесь этим в своих комнатах, когда нас нет рядом, – практически себе под нос бормочет Дель Орбе.

– Думаю, сегодня нам не нужно особенно напрягаться на пробежке. Второй день Признания самый тяжёлый, а завтра нам ещё гонку к скале бежать, – говорит Мария.

– А это восемь километров, – добавляю я.

Мы начинаем разминать наши упругие икры и руки, всё ещё саднящие после вчерашних нагрузок.

– Так что, вы расскажете нам, из-за чего плакали и обнимались? – спрашивает Бьянки.

– Я буду очень скучать по всему этому, только и всего, – говорю я, оглядываясь по сторонам и широко распахивая руки, словно собираюсь обнять всю нашу группу одним движением рук.

– О, нет, – Пьерр упирает руки в бёдра, смотрит в небеса и начинает часто моргать. – Я боялся этого момента. – Он начинает кружить по полю, плотно сжав губы и качая головой. – Так и знал, что расчувствуюсь. – Наш малыш Пьерр. Такой эмоциональный.

– Дэнверс произнесла речь, – говорит Мария, усаживаясь на плац, чтобы лучше размяться.