Павел Майка - Мир миров [litres]

Он развернул коня, чтобы присоединиться к ожидающей его остальной части отряда. Полковник помахал Кутшебе на прощание, а грустный рыцарь с двуручным мечом на удивление радушно попрощался с Крушигором, с которым они сразу сошлись, всю дорогу обмениваясь рассказами о несчастной любви. И вдруг заиграла труба. Кони, которых не ограничивали законы физики, сразу перешли на галоп и растворились в тумане, в котором еще слышались веселые крики, эхо трубы и чей-то смех. И тотчас же все стихло, а туман рассеялся.

– Какие они необычные! – воскликнула Ванда. – И прекрасные! Что это были за солдаты?

– Ты не учил ее этому, что ли? – набросился Грабинский на Шулера. – Девчонка классики не знает!

– Какой классики? – защищался удивленный бог. – О чем ты? Ванда умеет читать! Это какие-то исторические личности?

– Боги и марсиане! – Грабинский схватился за голову. – Какие невежды! Мирек, этот мир и этот народ надо спасать не саблей, а пером! Как только вернемся, я обучу молодую госпожу всему! Потому что этот папочка… – он разочарованно покачал головой.

– Так, тихо там! – бросил Кутшеба. – Спешиться! Мы должны поздороваться.

Они спрыгнули с коней и выступили навстречу некоему воскрешенному в кунтуше.

Их разместили в небольшом, но теплом и хорошо обставленном домике. Станицу охранял отряд упырей, в котором одни говорили на польском, другие – на русском, а некоторые даже на немецком. В отличие от отряда маленького полковника, который пользовался всеми видами оружия, от древних луков до мушкетов и даже современных автоматов с революционных оружейных заводов, стражники станицы избегали подобных реликтов. В их арсенале водилось преимущественно оружие с черным порохом.

– Никакое зло сюда не проникнет, – хвастался господин Бурылович, комендант крепости. – Мощь наших сабель знают и дикие упыри из урочищ, и черные, и красные, и казаки, и другие банды. Одна Революция ничего не боится. Сюда время от времени приходят их отряды, но мы их прогоняем. Из раза в раз. И готовы так хоть до конца света!

Он представил гостей своей семье. Жена и две дочери казались красивыми и величавыми, но если присмотреться к ним, прищурив глаза, то можно было заметить, как просвечивают их разбитые окровавленные черепа. Присмотревшись к сыновьям Бурыловича, можно было рассмотреть сквозные круглые раны в их телах, а лицо одного из них было наполовину сожжено. Огонь когда-то уничтожил и стены крепости, и почти все дома, кроме того, в котором разместили гостей. Иллюзия, однако, быстро пропадала, а перед глазами появлялась другая картинка – неприступные гордые стены, храбрые мужчины с отважными лицами и прекрасные женщины.

– Вы, сударь, всё видите, – понял Бурылович. – Это правда, они добрались и до нас. Мы неделю удерживали крепость от штурма, но они всё прибывали, как будто вся Украина собралась под нашими стенами. Никто не ушел живым. Но мы вернулись. И теперь не отступим. Но хватит о грустном! Приглашаю вас на праздничное торжество! Будет и музыка в честь таких важных гостей. Кто с врагом Речи Посполитой борется, тот мне брат – будь то человек, дух или бог из древних эпох. Только прошу меня извинить: ничего нашего вы пить и есть не можете. Потому что тогда вы здесь останетесь навечно и превратитесь в таких же, как мы. Душа у меня болит, что гостей я вынужден принимать не как шляхтич, а словно какой-то немец, но такова уж наша доля.

Они расселись в зале, украшенном мехами из сказочных и настоящих животных, портретами предков и трофейным оружием. Души музыкантов играли бойкие украинские и величавые польские мелодии. Вся стража станицы дружелюбно приветствовала гостей, а парни понаглее спешили пригласить дам на танец, и им было абсолютно неважно, живые они или мертвые.

– Я знаю, что по-разному оно бывает между упырями и оживленными, – заговорил господин Бурылович. – Я слыхивал, что они дерутся между собой. А есть и паны, которые ворчат, когда приходится им просыпаться в одной могиле с простолюдинами. Но мы здесь простые солдаты, которые радуются каждому проявлению обычной жизни. Мы служим родине, и кровь, пролитая за нее, – это для нас единственное доказательство настоящего благородства. Когда-то, – он сделал глоток из хрустального, украшенного золотом и благородными камнями кубка, – и мы были другими. Но мы даже не знаем, что другие времена наступили. Мы здесь сражаемся плечом к плечу с горожанами и даже крестьянами, которые убежали от Революции. Три дня рядом со мной сражался говорящий медведь, пока не пал в бою. А пал потому, что защитил меня собой. Говорящий медведь! А благородства в нем больше, чем в некоторых князьях, которых я знавал в прежние времена. Непрекращающаяся война чему-то учит человека, господин Кутшеба. Ну, выпьем за кровь и смерть!

– За кровь и смерть! – поддержали его люди. Кутшеба тоже поднял бокал, только со своим вином, которое они получили в подарок от солдат маленького полковника.

– Потанцуй со мной, Мирек, – неожиданно попросила мара, и он, удивленный, послушался.

Она не выскочила из него, как всегда это делала, а вышла осторожно, когда он отошел от стола. Она не озаботилась изменением внешности, всё так же была черной хрупкой девушкой с черными глазами и когтистыми ладонями. Ее вид привлекал внимание прежде всего гостей. Ни хозяев станицы, ни его людей не встревожило появление перед ними еще одного демона.

Грабинский нахмурил брови, глядя, как мара берет Кутшебу за руку и тянет на средину зала, где Ванда танцевала с Яшеком, а Шулер – с одной из дочерей Бурыловича. Сара грустно улыбнулась, когда они проходили мимо нее, а Крушигор, который кружил ее в танце, наоборот, искренне обрадовался. Ни мара, ни Кутшеба не обращали ни на кого внимания. Они танцевали.

Место Кутшебы возле коменданта занял Грабинский. Он о чём-то спросил, господин Бурылович кивнул, и они оба вышли.

Кутшеба и мара увидели их, когда тоже вышли, чтобы Мирослав передохнул. Демоница вовлекла его в магический танец, и он испугался, что может потеряться в нем и в музыке упырей. Вокруг него кружились его знакомые и совсем чужие существа, и ему стало казаться, что он больше принадлежит к миру духов, нежели людей. Мара смеялась, как молодая панночка на своем первом балу, а он подумал, как же хорошо держать счастливую женщину в руках, и так испугался этой мысли, что замер на месте и быстро вышел из зала. За ним выбежала мара.

Он оперся спиной о деревянную стену, твердую, безопасную, но в то же время пахнущую гарью. Он тяжело дышал. Мара присела возле него и заметно погрустнела. Молчала, но не отпускала его руки.

– Что я тут делаю? – услышал он, и на какое-то мгновение ему показалось, что это его собственные слова. Но это говорил Грабинский, сидя на скамейке возле Бурыловича, всего в нескольких метрах от них, под большим дубом. – Я приехал за человеком, которого на самом деле едва знаю… Мы почти не видимся, а когда встречаемся, то всегда вместе воюем…