Марлон Джеймс - Черный Леопард, Рыжий Волк [litres]

– Это безумие! Мала…

Топорик мой рубанул по его шее, кровь залила стену, голова его упала и повисла на клочке кожи. Мужичок повалился на спину.

«Ты убил детей» , – произнес знакомый мне голос.

– Мольбой убийство не остановить, если кто решил убить, – сказал я.

Ни живой, ни иной какой души не было на дороге слепых шакалов. Два духа, было дело, подходили ко мне, отыскивая свои тела, только ничто уже не могло вселить в меня страх. В меня уже ничто не вселялось, даже скорбь. Даже безразличие. Те два духа оба пробежали сквозь меня и передернулись. Посмотрели на меня, вскрикнули и пропали. Правильно сделали, что вскрикнули. Я бы и мертвого убил.

Вход был до того мал, что я на карачках прополз внутрь, пока вновь не оказался в широком месте, таком же высоком, как и прежнее, только все вокруг было в пыли, битых кирпичах, треснувших стенах, в поломанных деревяшках, гниющей плоти, застарелой крови и в высохшем дерьме. Из этого было сложено сиденье вроде трона. На нем он и сидел, развалясь, разглядывая два лучика света, падавшие ему на ноги и на лицо. Белые крылья с черной опушкой на кончиках были распростерты и лениво повисли, глаза были едва открыты. Небольшая молния скакнула с его груди и пропала. Ипундулу, птица-молния, выглядел так, будто ему и дела не было до того, чтоб быть Ипундулу. Я наступил на что-то хрупкое, хрустнувшее у меня под ногой. Сброшенная кожа.

– Приветствую, Найка, – сказал я.

– Ты последнее звено в этой цепи, Найка. Тот, кого Ипундулу предпочел обратить, а не убить. Честь такую он оказывает тем, кого рабами делает, и тем, кого ебет… Так ты из каких?

– Ипундулу может стать только мужчина, ни одна женщина не может быть Ипундулу.

– И лишь тело, в жилах которого бьется кровь-молния, может быть Ипундулу.

– Я тебе сказал. Ипундулу может быть только мужчина. Ни одной женщине не стать Ипундулу.

– Я тебя не про то спрашивал.

– Последний мужчина, чьей крови он напьется, но самого не убьет, и станет следующим Ипундулу, если только мать-ведьма не воспрепятствует, а у него нет матери.

– Это-то мне известно. Хитришь ты и неумело, и неискусно, Найка.

– Он готов был снасильничать и убить мою женщину. Уже за горло ее держал, уже когтями в грудь ей вцепился. Я упросил его взять меня вместо нее. Упросил меня взять. – Найка отвернулся.

– Тот Найка, какого я знал, сам скормил бы ему свою женщину по кусочкам, – сказал я.

– Тот Найка, какого ты знал. Я не знаю этого Найку. И тебя не знаю.

– Я…

– Следопыт. Да, имя твое мне известно. Даже колдуны и бесы его знают. Шепчут даже: «Остерегайся Следопыта. Он из рыжего черным сделался». Знаешь, что они этим сказать хотят? Кругом тебя одни напасти. Смотрю на тебя и вижу человека еще чернее меня.

– Все люди чернее тебя.

– Я еще и смерть вижу.

– До чего ж глубоко ты нынче мыслить стал, Найка, как взялся женские сердца жрать.

Он засмеялся, глядя на меня, будто только что увидел. Потом опять его разобрал смех: захихикал эдак, как сумасшедший, или то были хиканьки того, кто насмотрелся на все безумие мира.

– И все же в этой комнате я один, у кого сердце есть, – выговорил он.

Слова его меня не расстроили, но как раз тогда я и припомнил того себя, кого это больно задело бы. Спросил Найку, как он дошел до такого, и вот что он мне рассказал.

Что они с Нсакой Не Вампи отделились не из-за меня, потому как со мной бы он разобрался, ведь такая лютая ненависть живет лишь там, где под нею таится такая же лютая любовь. Они отправились своим путем, потому как он не верил женщине-рыбе и презирал Ведьму Лунной Ночи, чьими стараниями сестры выжили Нсаку Не Вампи из гвардии Сестры короля.

– Ты когда-нибудь компас видел, Следопыт? – спросил Найка. – Люди Света с востока носят их, одни большущие, со стул, а другие до того малы, что в кармане умещаются. Она, та женщина-молния, бежать бросилась и бежала бы до конца веревки, а та ее так назад рванула бы, что шею бы враз сломала. Тогда Нсака выстрелила в нее ядовитой стрелой, но та ее не убила, лишь бег замедлила. И вот что с нами произошло. Женщина-молния бежала все время на северо-запад, ну и мы двинулись на северо-запад. Попалась нам избушка. Разве не так во всех сказках-страшилках говорится, мол, набрели мы на дом, в каком никто не живет? Я это я: разбежался и вышиб дверь. Первое, что я увидел, – ребенок. Второе, что увидел, – разряд молнии, ударившей мне в грудь и огнем вошедшей в каждую пору у меня на коже. От этого удара я вылетел вон из избушки. Тут Нсака подскочила и пустила в избушку две стрелы, одна из них сразила какого-то краснокожего с травой вместо волос. Другой набросился на нее со стороны, ухватился за лук, но она врезала ему в пах, и он с воем покатился по земле. Но клоп этот, что весь из насекомых, этот клоп превратился в облако насекомых, облепил ее всю, спину ей через тунику изжалил, я видел, как букашки зарывались ей в кожу, будто домой забирались, видел, как моя Нсака с криками повалилась на спину, чтобы избавиться от насекомых, а те кусали и жалили ее, кровь из нее сосали, и я поднялся, а Ипундулу опять молнией ударил, только ударил в нее, не в меня, и от удара огонь разлился по ее телу, но огонь не только по Нсаке разошелся, он и клопа подпалил, тот заверещал, обгорев, всех своих букашек обратно в себя вернул. Адзе, вампир клоповный, бросился в избушку, наскочил на птицу, и они принялись драться, валя друг друга с ног, а малышок на них любовался. И Ипундулу полностью обратился в птицу, отшвырнул клопиный рой и еще раз ударил в него молнией – и Адзе улетел. Я услышал, что другие на подходе, и вбежал в избушку, когда Ипундулу отвлекся на клопа, вонзил ему меч в спину и пригнулся, когда он крылом по кругу маханул. Он рассмеялся, можешь себе представить? Извлек из себя меч и пустил его в ход против меня! Я успел вовремя схватить меч Нсаки, чтобы отразить выпад, и сам рубанул, но Ипундулу отбил мой натиск. Я упал на четвереньки и рывком попытался его ноги схватить, но он подпрыгнул, захлопал крыльями, взлетел и головой пробил крышу избушки. Вновь спрыгнул вниз, обрушил мне на голову комья грязи, ударил меня в лоб, и я упал на одно колено. А он – надо мной. Только я сумел табуретку ухватить и защититься от его удара, сам ударил из-под низу и пронзил ему бок. От этого он зашатался. Я дернул обратно меч и вновь ударил, нацелив его ему в сердце, но он удар отбил и ногой двинул мне в грудь, я покатился по полу и растянулся лицом в землю. Лежал, не двигаясь, а он, сказавши: «Эх ты, я-то ожидал от тебя большей прыти», повернулся ко мне спиной. Я выхватил нож… Следопыт, ты помнишь, как здорово я с ножами обращался? Разве не я научил тебя орудовать ими? И тут эта женщина-молния подбежала к нему под бочок, он ее по голове гладит, а она, право слово, урчит и под руку его, как кошка, лезет, а потом он схватил обеими руками и шею ей свернул. Я на коленях стоял, вытащил два ножа, и тут… Этого, Следопыт, я никогда не забуду… малышок закричал ему. Слов не было, но он предупреждал его. Скажу тебе правду: ничего не помню, кроме молнии.