Марлон Джеймс - Черный Леопард, Рыжий Волк [litres]

– Чтоб тебя скорпион в зад ужалил, – бросила она, садясь.

– В умении разделывать ребенка у тебя никакого опыта, так что он нарисовал, где резать. Тот мужик, что продал тебе младенца.

– Все слова твои по ветру летят.

Малыш ерзал у меня на руках.

– Мужики на Малангике торгуют всякой нечестивостью, для какой и слов не подберешь. Женщины этим тоже занимаются. Только младенца, живого, нетронутого, отыскать нелегко. Это тебе не ублюдок и не подкидыш. Только самый чистый младенец мог бы наделить тебя самым могущественным ведьмачеством, вот ты и купила себе чистейшего младенца. Украденного у какого-нибудь дворянина. Да и купить – штука нелегкая в трех днях от ближайшего города. Так что ты, должно быть, расплатилась с ним чем-то из ряда вон ценным. Не золотом и не каури. Ты отдала ему чью-то другую жизнь. А поскольку купцам подавай лишь то, что в цене, жизнь та должна бы быть ценной для тебя. Сын? Нет, дочка. Тут, на рынке, детки-невесты стоят побольше новорожденного.

– Да чтоб поимели тебя тыщу ра…

– За тыщу я давно уже перешел. Где хозяин, что продал тебе этого младенца?

По-прежнему сидя на земле, она скорчила мне рожу, даром, что правой рукой лоб свой потирала. Я наступил ей на левую руку, и она завопила.

– Если я еще раз спрошу, то после того, как эту лапу тебе оттяпаю.

– Ты недоносок гулящей северной волчицы. Отрубить руку беззащитной женщине!

– Ты только что защищалась змеиным колдовством. Какая из его ручек на амулет пошла бы, левая или правая?

– Больно много ты знаешь про ведьм и колдунов. Ты, должно, и есть настоящая ведьма.

– Или, может, я убиваю ведьм. За деньги – да. Деньги всегда могут пригодиться. Только на самом деле – для забавы. Торговец, где он?

– Козел, он же каждую ночь место меняет. Никакому слону не запомнить дорогу туда, ни одному ворону его не сыскать.

– Так ты ж дитя нынче ночью купила. – Я надавил ей на руку посильнее, и она опять завопила.

– На Полночной улице! Ступай до конца, поверни направо прямо у мертвого дерева, потом вниз на три пролета ступеней, в самую тьму. Тьма такая, что ничего не видать, только ощупью. Он в доме колдуна, где сердце антилопы гниет на двери.

Я снял ногу с ее руки, она обхватила ее, втихомолку ругая меня.

– Ничего у тебя с этим не выйдет. Ты до него еще с двумя встретишься.

– Прям благотворительность: предупреждаешь меня.

– Предупреждение тебя не спасет. Я тебе не за просто так говорю: не ходи.

Я погладил животик младенца: голодный. У кого-то из этих торгашей, продавцов, колдунов или ведьм, должно бы быть козье молоко. Бахнуть бы в ближайшую дверь, спросить козьего или коровьевого молока и рубить руки, пока какая-нибудь рука не вынесет мне его.

– Слышь, охотник, – заговорила она. Все еще сидя на земле, ведьма принялась задирать юбку. – Какой тебе от младенца толк? Какая польза от него матери? Тебе их никогда не отыскать, а они тебя никогда не разыщут. Пусти дите в дело. Подумай, добрый охотник, что я смогу дать тебе, когда в полную силу войду. Хочешь монет? Хочешь, чтобы наилучшие купцы, лишь взглянув на тебя, отдавали бы тебе свои лучшие шелка и своих самых зрелых дочерей? Я смогу это устроить. Отдай мне этого малютку. Он такая прелесть. Я нюхом чую пользу, какую он принесет. Нюхом чую.

Она встала и протянула руки за ребенком.

– А вот что я тебе дам. Дам тебе досчитать до десяти, прежде чем брошу топорик и расколю тебе голову с затылка, как орех.

Молодая ведьма ругнулась, рожу скорчила, как курильщик, у которого ты опиум забрал. Пустилась было бежать, но быстро развернулась и криком потребовала своего младенца.

– Раз, – произнес я.

– Два.

Она рванула бегом.

– Три.

Я махнул топориком, посылая его, крутящийся, ей вослед. Она пробежала мимо четырех дверей, прежде чем услышала догоняющий шум. Обернулась, и топорик ударил ей в лицо. Она разом распласталась спиною на земле. Я подошел и вырвал топор из ее головы.

Миновав два проулка, я вышел на третий, где витал аромат. Аромат был нереальный, да и проулок – тоже. Улица для грешных, но глупых, улица, манившая людей войти в двери, из каких им обратно не выйти никогда. В общем, постучал в третью дверь у себя на пути, ту, из какой аромат доносился. Дверь открыла пожилая женщина, и я сказал, мол, чую, у вас молоко есть, и мне оно нужно. Она выпростала грудь, сильно сдавила ее и сказала: «Пей столько молока, сколько высосешь, огарочек». Прошел еще десять шагов, толстяк в белой агбаде открыл дверь на стук моего топорика. «Молока», – сказал я. Внутри не было внутреннего убранства, дом, у какого и крыши не было. Козы с овцами бегали по двору, мекая, бекая, жуя и какая, и я не стал спрашивать, зачем они ему. Я положил ребенка на стол.

– За ребенком вернусь обязательно, – сказал я.

– Чей голос в этом доме поведал, что ты можешь оставить его?

– Поите его козьим молоком.

– Ты мне мальчика-младенца оставляешь? Немало ведьм приходят, и немало ведьм ищут шкурку младенца. Что помешает мне пополнить мой кошель?

Толстяк потянулся к ребенку. Я отрубил ему руку. Он закричал, стал ругаться, завывать и орать на языке, какого я не знал. Я взял его руку.

– Руку я тебе верну через три оборота песочных часов. Если дитя пропадет, я использую твою собственную руку, чтобы найти тебя, и порублю тебя на кусочки. По кусочку в день.

Полночная улица звалась так потому, что у начала ее стоял знак, помеченный: ПОЛНОЧЬ. Именно так всякий входящий и видел бы меня. На мне не было ничего, кроме белой глины от шеи до лодыжек, моих рук и ног. Еще помочи для топориков и ножны для ножей. Вокруг глаз моих до того черно было, что слабакам показалось бы, что на них скелет идет. Я обратился в ничто.

Десять и еще пять шагов, и воздух стал прохладнее и тяжелее. Из этого странного воздуха я вышел, потом опять пошел вперед, пока не почувствовал на лице капли кислой росы. Шепот заклинания выскользнул из моего рта, после чего я выждал. И еще выждал. За спиной что-то шустро побежало, я мигом выхватил ножи и, обернувшись, увидел убегавших крыс. Так что я подождал подольше. И уже начал было шагать дальше, когда надо мной в воздухе затрещало, заискрилось, потом вспыхнуло пламя, заметалось по кругу в размах моих рук – и погасло. В воздухе убавилось тяжести и кислоты, но дорога по виду была та же самая. Не одна из десяти и еще девяти дверей, а просто дверь. Семь ступеней до входа, пол исчез. Попытался отпрыгнуть назад, но упал, закрутился и воткнул ножи в землю рядом с собой. Под ногами – только воздух. Упаду и полечу, может, до центра мира или в яму с острыми кольями или змеями на дне. Подтянувшись, я поднялся, назад отбежал, рванул к краю, пролетел над площадкой и шлепнулся боком, вонзая в землю ножи, чтобы не упасть снова.