Марлон Джеймс - Черный Леопард, Рыжий Волк [litres]

Малангика. Город-тоннель где-то западнее Кровавого Болота, но к востоку от Увакадишу, сотнях в трех шагов под землей и величиной с треть Фасиси. Сотни лет назад, еще до того, как люди стали летописи писать, первые люди с поверхности поссорились с богами небесными из-за дождя, и боги земные отдали им это место, чтоб спрятались они от гнева небесного. Люди зарылись вглубь и вширь, появились пещеры, что вмещали дома в три, четыре и даже пять этажей. Колонны из срубленных деревьев и камней так держали туннели, что тем никогда было не обрушиться, хотя в двух местах дважды обвалы и произошли. По всей длине тоннелей строители буравили дыры наверх, впуская солнечный и лунный свет освещать улицы, вроде фонарей в Джубе. Люди на Малангике были поистине первыми, кто раскрыл секреты металлов, как некоторые говорят. Только обуревало их самомнение и жадность, и стали они первыми кузнечными королями. Они и умирали, держась за свое железо и серебро. Были и другие, в чем-то другом более искусные и знавшие другие виды ремесел, те уходили еще глубже под землю. Только люди в этом городе вскоре вымерли, а сам город был позабыт и заброшен. И лишь на заброшенном месте мог подняться новый город, город никем не замечаемый, город, ставший торжищем. Местом, где торговали тем, что не могло быть продано на поверхности, даже ночью. Тайный рынок ведьм.

Рынок очищался от лишнего. Кто-то сплел такую сильную магию, какая любого заставляла забыть про эту улицу. Большинство проулков составляли зады постоялых дворов, в каких никто не останавливался, таверн, где никого не осталось, да торговцы всякой мыслимой всячиной. Но в этом проулке тьма нависала низко. Она прошла много шагов, прежде чем остановилась, оглядываясь, когда два призрака оторвались от стены и подошли к ней. Еще один поднялся с земли, шатаясь, будто пьяный. Быстрым движением она выхватила амулет, висевший у нее меж грудей. Призраки, пискнув, отскочили, тот, что с земли, улегся обратно. По всему проулку шла она, выставив амулет, и вокруг что-то жалостливо вопило, невнятно бормотало и шипело. Одолевавший нечисть голод был огромен, но еще больше был страх перед висевшим на женской шее нкиси . Пробившись сквозь туман, в конце проулка она вжалась в свежеобмазанную стену справа, потом повернула за угол – прямо на мой клинок.

Ее передернуло. Я ухватил ее за руку, рывком заломил ее за спину, прижал нож к горлу. Она попробовала закричать, но я посильнее налег на нож. Тогда она принялась шептать то, что мне было известно. Я прошептал кое-что в ответ, и она умолкла.

– На мне защита Сангомы, – сказал я.

– Ты сюда забрался, чтобы ограбить бедную женщину? Ты это место выбрал?

– Что ты в руках несешь, девонька? – спросил я.

Она и впрямь походила на девочку: худющая, щеки от голода ввалились. Рука ее, какую я все еще держал, походила на обтянутую кожей кость, какую я одним движением сломать мог.

– Проклят будешь, если вынудишь меня уронить это.

– Так что тебе ронять-то?

– Отлепи взгляд от моей груди, а не то забирай мой кошелек и проваливай.

– Деньги мне не нужны. Говори, что несешь, а не то я это ножом пырну.

Она дернулась, но я понял, что у нее за ноша, еще до того, как в нос мне ударил запах засохшего срыгнутого молока, и до того, как в тряпье забулькало.

– За сколько каури можно купить младенца на Малангике?

– Думаешь, я продаю своего малыша? Это какая ж ведьма продаст своего младенца?

– Не знаю. Зато знаю, какая ведьма купит такого.

– Отпусти меня, а не то закричу.

– Женский вопль в этих-то тоннелях? Да на каждой улице. Рассказывай, откуда у тебя ребенок.

– Ты глухой? Говорю же…

Я посильнее заломил ее руку, почти до самой шеи загнул, и она вскрикнула и опять вскрикнула, стараясь не уронить ребенка. Я немного отпустил ее руку.

– Чтоб ты обратно к матери своей в коу заполз!

– Чей младенец?

– Что?

– Кто мать этого ребенка?

Она таращилась на меня, брови хмурила, выдумывая, чтобы такое сказать, что обратило бы в ложь лепетанье просыпавшегося младенца, недовольного шершавым тряпьем, в какое его завернули.

– Мой. Мой он. Мой собственный ребенок.

– Даже шлюха не потащит своего ребенка на Малангику, если только не собирается продать его. Какому-ниб…

– Я не шлюха.

Я отпустил ее. Она повернулась, собираясь убежать от меня, и я достал из-за спины один из своих топориков.

– Попробуй побеги, и эта штука раскроит тебе башку прежде, чем ты пятьдесят шагов сделаешь. – Она глянула на меня и потерла руку. – Я одного мужика ищу. Особенного мужика, особенного даже для Малангики, – сказал я.

– Я ни с каким мужиком не путаюсь.

– Сама только что сказала, что младенец этот твой, так что с каким-то мужиком ты точно путалась. Малыш есть хочет.

– Тебя не касается.

– Он же голодный. Так покорми его.

Она откинула тряпку с головы младенца. Я учуял его срыгивания и высохшую мочу. Никакой мази, никакого масла, никаких шелков – ничего, что понежило бы драгоценную младенческую попку. Я кивнул и топориком указал ей на грудь. Она стянула платье, обнажив правую грудь – тощую и сухую – над личиком младенца. Сунула грудь ему в ротик, и он стал сосать, да так затягивал, что женщина морщилась. Малыш выплюнул ее грудь и зашелся в крике.

– Молока-то у тебя нет, – сказал я.

– Он не голодный. Ты-то что знаешь про то, как дите растить?

– Я шестерых вырастил, – ответил я. – Как ты кормить его собиралась?

– Если бы не ты, я б давно уже дома была.

– Дома? Ближайшее селение отсюда в трех днях на своих двоих. Ты умеешь летать? Ребенок к тому времени уж с голоду бы помер.

Она порылась у себя в одежде, достала кошелек и попыталась открыть его двумя руками, по-прежнему продолжая держать ребенка.

– Гляди сюда, сучкодрал, или кто ты там. Бери деньги и вали, купи себе девку, можешь убить ее и печень у ней съесть. Оставь меня в покое, меня и моего ребенка.

– Слушай меня. Я бы сказал, мол, расти своего малыша среди людей более достойных, только ребенок этот не твой.

– Отстань от меня! – заорала она и раскрыла кошелек. – Вон, смотри. Забирай все.

Протянула кошелек, но потом швырнула его. Я махнул топориком, отбил его, и он, ударившись о стену, упал на землю. Из него поползли маленькие змейки, разрастаясь в больших. Она побежала, но я догнал ее, схватил за волосы, и она закричала. Выронила младенца. Сильно толкнув ее, я, пока она, заплетясь ногами, падала, подобрал ребенка. Она покачала головой и занюнила, а я тем временем извлек младенца из грязных тряпок. Тельце его, темное, как чай, размечено белой глиной. Черта вокруг шеи. Черта на каждом сгибе ручек и ножек. Крестик на пупке, круги вокруг сосочков и коленей.

– Что за ночь готовила ты себе? Ты не ведьма – пока, но это сделало бы тебя ведьмой, может, даже и сильной, а не чьим-то там подмастерьем.