Джон Норман - Приз Гора

Возгласы согласия послышались сразу от нескольких рабынь.

Одна из них была красавицей с тёмно-рыжими волосами, утверждавшая, что когда-то служила для удовольствий самого Ченбара из Касры, Ченбара Морского слина, Убара Тироса. Правда, некоторые утверждали, что скорее всего, она служила в тюрьме Тироса, и периодически бросалась в камеры к заключенным, и передавалась среди них из рук в руки. Так принято делать, чтобы уменьшить непокорность узников. Эллен предположила, что обе истории могли бы иметь место. Она не исключала, что эта женщина, которая была очень красива, когда-то, действительно, служила в садах удовольствии Ченбара, но вызвала его недовольство, или возможно он, просто устав от неё, отправил служить в тюрьме. Позже, после того как нашлись другие, кто заменил её в тюремных обязанностях, её могли продать на материк и далее на юг. Другая была прекрасной рабыней смешанных кровей, раскосые глаза которой намекали наличие среди её предков представителей монголоидной расы. Третья была негритянкой, шею которой вместо ошейника охватывала цепь с диском. Говорили, что к ней уже проявил интерес чернокожий торговец. Две других были сестрами из города, называемого Венна. Они попались работорговцам, возвращаясь из паломничества в Сардар. Пока их держали вместе, но в дальнейшем, скорее всего, им предстояло разлучиться, и отправиться на рынки по отдельности.

— Ты тоже научишься умолять и царапать пол в конуре, маленькая таста, — сказала Нельса.

В тот момент Эллен ещё понятия не имела, что такое эта таста, но позже она узнала, что это была просто конфета, маленький мягкий леденец, надетый на палочку.

Эллен, негромко взвизгнув и прикрыв лицо руками, защищаясь от летящих горячих брызг, отпрянула от своего таза, в который Нельса внезапно выплеснула весь кипяток из кувшина.

— Приступай к работе, рабыня, — прорычала прачка.

— Да, Госпожа, — сказал Эллен.

Она сунула руки в таз, но тут же закричав от боли, отдёрнула их обратно. — Но это же слишком горячо, Госпожа. Я не могу даже прикоснуться к воде!

Но Нельса уже отвернулась от неё. В этот момент другая рабыня, экзотично выглядевшая, одетая в рабские полосы, вывалила рядом с ней новую партию грязного белья. Эллен в страдании уставилась возвышающуюся около неё гору. Это было так много!

Женщина, заплакав, упала и съёжилась рядом со своим тазом. Как ей хотелось, чтобы поскорее наступила ночь и она смогла бы остаться в одиночестве в своём закутке и закутаться в одеялом.

Она предположила, что женщины низких каст должны были стирать свои вещи самостоятельно.

Почему её господин отправил её сюда, в это ужасное место? Возможно, она наказана, но за что? Не была ли она брошена сюда в воспитательных целях, например, чтобы смогла лучше понять природу своей неволи? Почему он так ненавидел её? И ненавидел ли вообще? А может, была какая-то другая причина? «Я должна быть особенной для него, так или иначе, — подумала она, — раз уж он поступил со мной так». Но внезапно её осенила другая мысль, заставившая её задрожать от страха: «А что если, всё наоборот, и я не являюсь для него чем-то особенным? А вдруг он вообще не думает обо мне. Быть может, я здесь, потому что я для него не особенная вообще. Что если, я для него всего лишь ещё одна никчёмная рабыня? Нет! — сказала она себе. — Я здесь, потому что ему показалось забавным послать меня, его бывшую учительницу, которую он когда-то нашёл, похоже, к своему раздражению, волнующе, и даже возбуждающе привлекательной, в это ужасное место, в эту прачечную, чтобы она жалкая, потная, голая рабыня-прачка, на своём опыте испытала, что значит исполнять самые тяжёлые и самые низкие обязанности. Но он перенёс меня на эту планету! Он не забыл меня! Я уверена, что он хочет меня! Да! Хочет! Как мужчина хочет женщину, или скорее — вдруг взволнованно осознала она, — как господин хочет рабыню. О! Я надеюсь, что это так! Я так надеюсь на это! Я так люблю его! Он — мой господин!»

Эллен, лежа на боку, на циновке подле большого таза, протянула руку вниз, и ощупала тяжёлую конструкцию, надетую на её тело. Её пальцы легонько коснулись узкой выпуклой пластины между её ног и пробежались по краям длинной тонкой пилообразной щели. Зубья этой пилы были довольно острыми. Дважды, подмываясь, она порезалась о них. Тогда она приспособилась подбираться сбоку, максимально возможно стягивая пояс вниз и чуть сдвигая в сторону. У неё получалось приспускать пояс с талии примерно на дюйм, но не больше, дальше его не пускало расширение её бёдер, на которых уже появились потёртости. «Он надел на меня этот пояс, — подумала она и счастливая улыбка появилась на её лице. — О, я ненавижу это устройство, за его тяжесть, за его неудобство, но разве это не показывает, что я для него особенная? Разве он, тем самым, не бережёт мою девственность для себя? Или, если использовать вульгарное гореанское выражение, часто используемое применительно к рабыням, разве он не хочет быть тем кто вскроет меня?»

В этом месте повествования, пожалуй, есть смысл сделать короткую паузу.

Данное высказывание более полно и обычно звучит как: «открыть для использования мужчин». Она добавляет это, потому что ей пришло в голову, что некоторые из тех, кто будет читать эту рукопись, не могли бы подумать, что она в данном случае проявила чрезмерную деликатность и недостаточную откровенность или информативность. Она боится, что её могут упрекнуть за нехватку искренности, и, не исключено, что плетью.

Теперь она уже радовалась тому, что Гарт отсутствовал в помещении. Конечно, около её таза возвышалась гора грязного белья, но ведь, когда он вернётся, он не будет знать, что она выросла здесь не только что.

Конечно, Кири, та экзотично выглядевшая красотка, по своей воле вряд ли станет докладывать надсмотрщику эту информацию. Разве что, если он сам усомниться, и явно потребует ответа, то рабыня, встав на коленях и опустив голову на пол, конечно, вынуждена будет сказать правду.

Как ей хотелось, чтобы поскорее наступила ночь, чтобы она смогла забыться в своём цементном пенале. И пусть там было холодно. Одеяло давало ей некоторую защиту от холодного цемента. У таких пеналов не было ни дверей, ни потолков. Стены были высотой фута четыре, но не было никакой возможности подняться и посмотреть поверх них, поскольку их приковывали цепью за шею к кольцу, вмурованному в пол. Длина цепи составляла всего пару футов. Всё что можно было сделать, это подняться на колени и выполнить почтение. Девушкам, прикованным в пеналах, было запрещено переговариваться между собой. И это правило все предпочитали соблюдать неукоснительно. Трудно сказать, будучи прикованной цепью так, что едва можешь приподнять голову над полом, стоит ли охранник поблизости от тебя или нет. Каждый раз, оборачиваясь, мы все боялись увидеть внезапно появившуюся над задней стенкой пенала фигуру надсмотрщика и почувствовать на себе его сердитый хмурый взгляд. Если он замечал непорядок, то вскоре появлялся перед пеналами со своей плетью, и рабынь нарушительниц, к их тревоге и смятению, несмотря на все их просьбы и мольбы о милосердии, ждало надлежащее внушение. Гарт в прачечной был даже более терпимым, хотя и он не поощрял праздной болтовни. Однако стоило ему выйти, бешеный ритм работы постепенно замедлялся, и начинались осторожные, робкие разговоры.