Елена Первушина - Невидимый город [сборник litres]

– Это ничего, недолго ждать осталось, придет Колдовская Ночь, все ясно будет.

– Ну и хорошо, – согласился Рейнхард. – Я сейчас мыться и спать, ладно? А потом поговорим.

Утром он узнал от Сайнема последние новости. Победа в самом деле была полная: две трети вражеской армии остались на поле боя, в город уже привели около тысячи пленных. Если кому из нападавших и удалось уйти, то шансов добраться до Сюдмарка живыми у них почти не осталось.

– Впрочем, я слышал, в Сюдмарке не жалуют тех, кто возвращается, бросив командира и знамя, – добавил Сайнем. – Так что пошатаются по лесам и либо сгинут, либо придут в плен проситься, либо в деревнях осядут.

Правда, защитники города также понесли немалые потери: из городского ополчения погиб каждый третий, из дивов, участвовавших в последней отчаянной схватке с кавалерией, уцелели лишь двое, да и те были едва живы. Среди погибших оказался и предводитель дивов Армед.

– Останешься его хоронить? – спросил Рейнхард.

Сайнем кивнул.

– Да. И это тоже. И вообще пока останусь. Десс говорит, что в Колдовскую Ночь мы должны быть здесь, в Галсвинте.

– Она заколдована? – осторожно спросил Рейнхард.

– Кто? Десс? Она сама себя заколдовала. Говорит, это нужно, чтобы эту Колдовскую Ночь пережить. Говорит, если все получится, то дальше все будет хорошо.

– С ней?

– Да нет. – Сайнем улыбнулся. – С Королевством. Про себя она ничего не говорит.

Лошадка Сайнема была жива-здорова и мирно отъедалась в гостиничной конюшне. На этой лошадке Рейнхард в тот же день и уехал из столицы. С собой он взял немного еды, денег и оружие. Правда, панцирь надеть не решился, побоялся, что в дороге его могут принять за солдата Сюдмарка и хлопот не оберешься. Пришлось грузить панцирь в мешок.

Сайнем проводил Рейна до ворот и дорогой все наказывал, как тому надлежит беречь себя на опасном пути. Потом махнул рукой и сказал:

– А впрочем, что это я все болтаю, ты вроде уже не маленький.

– Вроде да, – согласился Рейнхард и, подумав, добавил: – А ульи для метательных машин ты здорово приспособил. Без них мы не справились бы.

Десс за все время, пока Рейнхард был в гостинице, кажется, так и не слезла с подоконника, ни разу не оторвалась от вязания. Уезжая из города, юноша решил, что, пожалуй, не будет рассказывать об этом дома. «Совру что-нибудь. Скажу, что искал их в городе, но не нашел. Интересно, меня Карс вздует за отлучку или тоже решит, что я уже не маленький? Ага, конечно, решит, держи карман шире!»

Эгери жила в королевском дворце, вместе с проклятым Кельдингом и его родней. Официально она числилась пленницей Рагнахара, но на самом деле всем сейчас оказалось не до нее. Молодой король с утра до ночи занимался обустройством своей и чужой армии, старший брат помогал ему, чем мог, но пока что толку от него было немного: во время битвы он повредил колено и сильно хромал. Чужанка Аин не отходила от мужа – после того как Армед сгорел на погребальном костре, она искала себе опору в единственном мужчине, который у нее остался.

В результате для того, чтобы составить компанию Эгери, оставалась лишь молодая королева Хелейвис выглядевшая ничуть не менее напуганной и смятенной, чем пленница. И немудрено: именно на плечи этой девочки свалились все хлопоты по организации почетных похорон, почетных награждений, все вдовы, все сироты, все несправедливо обиженные и обойденные наградами достались на ее долю, хотя Хелейвис впору еще в куклы играть. Посему вскоре получилось так, что не королева из милосердия покровительствовала Эгери, а Эгери как могла опекала королеву.

В иное время они, может быть, и сдружились бы, но сейчас Эгери была слишком растеряна, слишком погружена в собственные беспокойные мысли, чтобы дружиться с этой хоть и старательной и по-своему храброй, но все же глупой и изнеженной девицей. Утирать ей слезы и гладить по головке – это одно, но, вздумай сама Эгери поплакаться на судьбу, вздумай рассказать, как казнит себя за то, что сама привела армию Сюдмарка на свою землю, и как по-прежнему ненавидит Рагнахара и прочих Кельдингов, она наверняка напугала бы Хелли до полусмерти.

Спросив дозволения у короля, Эгери навестила пленных, убедилась, что с ними обращаются более-менее сносно, и – главное! – сумела отыскать в их толпе живого и здорового Арлибия. Обращаться второй раз к Рагнахару она не решилась, использовала свое влияние на Хелли, но, к ее удивлению, король легко согласился и позволил своей пленнице забрать историка во дворец. Арлибий рассказал ей (правда, тоже с чужих слов) о том, как погиб Асий. Когда стало ясно, что поражение неминуемо, он велел своим офицерам и верстовым спасаться, а сам сел на камень, накинул на голову край плаща и так сидел неподвижно, глядя, как гибнет его армия. Тут мимо него проскакал один из молодых офицеров и, узнав полководца, соскочил с коня и крикнул: «Ты менее всех виновен в сегодняшнем несчастье! Возьми моего коня и беги!» Но Асий ответил, что ни живым, ни мертвым не покинет своих воинов, что не хочет быть осужденным народом Луса, не хочет и оправдываться, сваливая вину на других. Он просил передать жителям Луса, чтобы они воздержались от мести и не присылали в Королевство новые отряды, а также просил передать его матери, чтобы та не горевала о нем. И тут один из всадников Королевства снес голову полководца своим мечом.

Эгери не знала, можно ли верить Арлибию – история получилась слишком уж красивой, – но она понимала, что Асия действительно, скорее всего, нет в живых, и от этого ей было очень грустно.

Как ни странно, Арлибий пришелся ко двору. Поначалу Хелли попросила допустить его к обеденному столу – ей надоело сумрачное молчание, обычно царившее за обедами, и она хотела порасспросить историка о дальних землях и чужих обычаях, а иного времени у нее не нашлось бы. Ужины королевской семьи были столь многолюдны, и торжественны, и продолжительны, а завтраки столь поспешны, что только за обедом они могли поговорить в узком кругу. Эгери, сама того не желая, неожиданно оказалась вовлечена в этот круг и тут же потянула за собой Арлибия, чтобы спрятаться за ним. Что бы там ни думал про себя король Рагнахар и его ближние, Эгери считала себя пленницей и рассматривала вежливость и радушие Кельдингов как часть наказания.

Арлибий быстро оправился от смущения и, коль скоро речь шла о его любимом Лусе, распелся соловьем. Правда, говорить ему приходилось не на благородном лусском языке, а на наречии своей матери – языке дивов, который хорошо понимали не только Аин и Эгери, но Хильдебранд и даже Рагнахар. Для Хелли истории Арлибия переводила Эгери.

Хелли слушала с большим интересом, особенно о том, каким почетом и уважением окружены в Лусе женщины. Хильдебранд расспрашивал об армии Сюдмарка, хмыкал недоверчиво, но, похоже, что-то мотал на ус.