Дмитрий Скирюк - Осенний Лис [litres]

«Не говори мне про огонь!»

– Хорошо, не буду. Но сам посуди, разве я не прав?

«А разве вы порой не убиваете своих детей?»

Жуга промолчал. Затем заговорил, медленно, нехотя:

– Я пробовал забыть. Я был в отчаянии. Хотел начать жить заново. Не вышло. Это сильнее меня.

«Не надо злиться. Просто я хочу понять, зачем ты всё это делаешь. Когда ты сам поймёшь себя, вопросы станут не нужны».

Травник поднял взгляд на зверя.

– А может, я тоже один из вас? Такое возможно?

Медведь покачал головой:

«В тебе нет волчьей прямоты, зла псов и жадности медведя».

– А как насчёт лисиц?

Всю ночь, весь день и всю вторую ночь мела метель, вздымая юбками в прощальной кутерьме лежалый серый снег, кружилась вихрем, провожая зиму-госпожу последней пляской, и лишь к утру на третий день угомонилась наконец.

В густом лесу царила тишь. Снег лежал на поляне повсюду: на старых пнях, торчащих тут и там, на согнутых ветвях деревьев, на плоских, щербатых от времени камнях старого дольмена. Был снег тяжёлым, ноздреватым, каким ему и полагается быть в конце февраля, и уже не хрустел под ногой здоровым зимним огурцовым хрустом, только проседал со скрипом, тяжко, неприятно.

Всходило солнце.

Сорока на ветвях суматошно завертела головой, слишком поздно услыхав шаги, расправила крылья и взлетела, стрекоча, сверкая белыми боками. Мелькнула меж деревьев и уселась на макушке высокой ели, с любопытством глядя вниз, где показались люди.

Двое вышли на поляну одновременно с разных сторон, один с севера, другой с юга. Шагнули на нетронутый снег и остановились, молча глядя друг на друга.

Они были похожи, эти два странника. Очень похожи. Перепутать их было проще простого – оба рыжие, кудлатые, худые телом и лицом, обоим можно было дать на вид лет двадцать. Они могли бы быть братьями, и даже шрам, косой чертой пометивший висок пришельца с юга, в точь повторял такой же у второго странника.

Но была между ними и разница.

Пришедший с севера одет был в старый полушубок, местами порванный и кое-как зашитый, выглядел усталым, словно после долгого пути. Бог знает, где и как провёл он нынешнюю ночь, спасаясь от холода и ветра, вероятно, где-нибудь в стогу. В буйных рыжих волосах, не знавших гребешка по меньшей мере две недели, застряли ломкие золотистые соломинки. В руках его был посох, за спиной котомка.

Второй казался моложе, волос имел покороче, шёл налегке, а одет был совершенно не по погоде – в серые домотканые штаны, рубаху и мохнатую безрукавку белой овчины. Имей сорока чуть больше соображения, чем отпущено глупой птице, её непременно удивила бы ещё такая нелепость: следов на снегу он не оставлял.

Они сошлись посредь поляны и встали там, лицом к лицу, где замерли в извечном хороводе серые круги руин. Странник с юга первым нарушил молчание.

– Зачем ты здесь? – спросил он тихо.

– Пришло время, – медленно ответил другой, – и я вернулся.

– Всё возвращается на круги своя, – кивнул парень в безрукавке. – Чего ты хочешь теперь? Помощи?

Тот покачал головой.

– Совета, – сказал он.

– Глупо спрашивать совета у себя самого.

– Не так уж и глупо. Ты – это не совсем я, а я – совсем не ты. Ты можешь войти туда, куда я и заглянуть боюсь.

– Так чего ты хочешь? – помедлив, повторил вопрос пришелец с юга.

– Я стал другим.

– Всё меняется. Даже камни не вечны.

– Да, но… – Странник с посохом помедлил. Прошёлся пятернёй по волосам. – Это что-то другое, – наконец сказал он. – Я не тот, кого раньше звали Ваха-рыжий. Но… я и не Жуга. Или нет, не так. Жуга – это не совсем я.

Странник с юга поднял бровь:

– Почему тебя это тревожит?

– Я стал злым. Я убиваю.

– Справедливо?

– Не знаю, – ответил тот и тихо повторил: – Не знаю. Но я больше не хочу. В моей душе печаль и пустота.

– Это бывает.

– Я уже забыл, каким бывает счастье.

– А вот это уже хуже. Что ты помнишь?

– Боль.

– А ещё?

– Страх. Печаль. И снова боль. Даже любовь, и та для меня обернулась болью. Порой мне кажется, что я чувствую разлуку раньше встречи. Я мечусь туда-сюда, и всё чаще Сила вертит мной как хочет.

– Ты же всегда знал, где нужно остановиться.

– А теперь не знаю. – Он поднял взгляд. – Я просто устал от всего этого. Я больше ничего не могу дать. Я больше ничего не хочу брать. Мне хочется отбросить своё имя.

– Опасно даже просто взять себе имя. Ещё опаснее играть с ним в такие игры.

– Пускай.

– Разок ступив на этот путь, уже нельзя вернуться. Ты потеряешь больше, чем найдёшь.

– Пускай.

– У каждого своя ноша.

– Может быть. Но что за радость нести её без толку?

– Так ли уж без толку? – усомнился странник с юга.

– Пока я только убивал.

– Помогая другим!

– Так можно оправдать всё что угодно! Я так не хочу.

– А как ты хочешь?

– Мне надо знать, стою ли я хоть чего-то сам по себе.

– Ты видел, как растёт трава. Ты видел тени на воде и танец ветра под луной. Неужели тебе этого мало? Многие умирают, не узрев и малой толики этой красоты.

– Я видел горе, кровь и разрушения.

– Ты познал дружбу и любовь.

– Я познал разлуку и предательство.

Странник с юга покачал головой:

– С такими мыслями ты не найдёшь своего пути. Ты сам себе враг.

– Пускай так, – кивнул парень с посохом. – Но что мне теперь делать?

– Ищи того, кто враг твоего врага.

– Но ты выполнишь мою просьбу?

– Будь по-твоему.

Странник в безрукавке склонил в согласии рыжую голову и медленно растаял в воздухе. Воцарилась тишина. Тот, кого раньше звали Жуга, остался стоять, опираясь на посох, затем вздохнул, огляделся и медленно двинулся в лес, обходя седые камни.

Возле большого куста лещины он задержался, заприметив на ветке два орешка, невесть как уцелевших с осени. С минуту он молча на них смотрел, чему-то улыбаясь, сорвал их и скрылся за деревьями.

Пушистый заяц в зимней шубке вылетел стремглав на середину поляны и замер столбиком, торчком наставив уши. Вздрогнул, заслышав далёкий охотничий рог, рванул бегом и запетлял меж дерев. Шум нарастал, приближаясь. Прошла минута, другая, и вдруг из-за кустов, захлёбываясь лаем, выкатилась свора. Злые вислоухие гончие мчались быстро, летя в прыжке над мокрым снегом. Закружили меж камней безумным колесом – след здесь раздвоился – и вскоре, выбрав из двух цепочек следов одну, продолжили погоню.

Роняя снег с еловых лап, показались трое всадников.

– Заяц, Ваша Милость, – с почтением в голосе сказал один из них – немолодой высокий ловчий. Оглядел поляну и нахмурился, задержавши взор на каменных кругах.

– Заяц! – фыркнул разгорячённый скачкой дородный мужчина в богатом, шитом золотом охотничьем кафтане. Метнул на ловчего сердитый взгляд из-под косматых сдвинутых бровей. – Какого чёрта! Ни оленя, ни вепря твои глупые псы не способны поднять! Разве это охота?!