Тамара Квитко - Улыбка [litres]

– В наше время человек не может потеряться, как иголка в стоге сена. В век глобальной информированности, в век развитых сверхтехнологий возможно ли представить, чтобы исчез сверхсекретный без пяти минут специалист из сверхсекретного подразделения?

– Возможно, он мёртв, – решился высказать предположение Смаков.

– Тело! Вы мне представьте тело, а не пакет со спецовкой, – гремел главный.

– Есть! – щёлкнул каблуками Смаков, – тело, а не пакет.

– Живого! Слышите? Живого! Он мне нужен живой!

Неожиданно у Виктора Арнольдовича Смакова поплыли круги перед глазами, а тело напряглось под невидимыми вибрациями. Его бросило в жар, он почувствовал, что кровь, приливая к лицу, окрасила его щёки в пунцовый цвет, и явственно услышал слова, проникающие в его сознание. Кто-то невидимый шептал: «Ничего не ясно. И Свет Единым предстаёт – Его Любовью и ко всему, а жалкий разум ищет различенья в борьбе с такими же, как он. Разлита сущность вечного начала по вселенной. И это – право понимать другого. И в этом суть Любви!»

Между тем его начальник Галунов Александр Евгеньевич с нескрываемым удивлением смотрел на своего подчинённого, щурясь, будто что-то яркое резануло по его зрачкам. Неожиданно для себя, неприсущим ему высоким голосом, готовым сорваться на фальцет, выкрикнул:

– Вы заблокировали его банковский счет?

Смаков поперхнулся от неожиданного вопроса. Как же он мог прошляпить? От нервного спазма он закашлялся, вспотел, ещё больше покраснел, и вдобавок, к невероятному стыду, из глаз его побежали слёзы. В то же время он думал о словах, которые успел запомнить, и его не покидало странное ощущение звенящих вибраций, бегущих сквозь его тело.

– Вольно! – взвизгнул главный. Его голос всё же сорвался на фальцет. И тихо добавил: – Садитесь, Виктор Арнольдович. Не надо так нервничать. Этот неожиданный случай не должен выводить нас из колеи. Я вас знаю давно и уважаю за ваше серьёзное, профессиональное отношение к работе.

– Есть вольно. – Смаков достал салфетку, вытер слёзы, отсморкался и, заметив мелькнувшее в глазах Галунова неодобрение, к своему ужасу, звучно икнул. Глаза его округлились и беспомощно смотрели поверх головы главного, а в голове всё время крутилось: прошляпил, прошляпил, прошляпил… Сесть он не решался и усилием воли, задерживая дыхание, старался сдерживать икоту, которая с невероятной силой прорвалась и заставила его полностью подчиниться физиологической реакции.

– Сейчас же прекратите икать, – отдал бессмысленное приказание Галунов.

– Слу… ша… юсь, – проговорил Смаков, цедя слова между короткими паузами.

– Прекратите наконец икать!

– Слу… ша… юсь!

– Нет! Это невозможно! Вы свободны.

– Слу… ша… юсь! – Смаков повернулся и быстро вышел. Не удалось главному поговорить дружески и вроде бы запросто со своим подчинённым, которого уважал и которому готовил повышение по службе.

А Смаков так и не ответил на вопрос о банковском счете. Выручила икота.

Профессор Наев сидел за столом в своём уютном загородном домике и с аппетитом поедал салат из зелёного лука, любовно приготовленный его женой Светланой Ивановной. Салат с картошечкой, свежие огурчики и помидорчики. Что может быть лучше? Свежезаваренный чай с домашними булочками завершил его трапезу. Вальяжно откинувшись на спинку стула, он вытер губы салфеткой, довольно улыбаясь.

Светлана Ивановна, сияющая от присутствия мужа, сидела напротив, ловила взглядом каждое движение Валерия Степановича, старательно проникая в самую сущность его настроения, скрытого за вежливой улыбкой хорошо воспитанного человека, умеющего быть приятным всегда и в любой ситуации, особенно в присутствии женщины. Для того чтобы подарить супруге ещё больше счастья – кто, как не он, знал важность положительных эмоций для поддержания здоровья в целом и для поднятия духа в частности, – Наев, блаженно потянувшись, изрёк:

– Что может быть лучше, чем ужин дома с любимой женой?

– Ничего не может быть лучше, чем видеть за ужином любимого мужа и кормить его овощами, выращенными своими руками, без пестицидов, без генетически модифицированной пищи и другой неблагоприятно действующей на организм химии, созданной для оберегания урожая от насекомых и различных вредоносных пожирателей, тем самым оставляя последних без средств поддержания своей жизнедеятельности, – собирая посуду на поднос, сказала Светлана Ивановна.

– Умница, моя! Но этим ты только отсрочишь неизбежность перестройки своего организма на повсеместно используемое питание.

– Ничего не поделаешь. Но буду противостоять до последнего! – с улыбкой произнесла Светлана Ивановна.

– Как ты себя чувствуешь, дорогая? Ты что-то сегодня бледненькая. Тебе нездоровится? – участливо спросил Наев, с некоторой тревогой заглядывая в зелёные глаза жены.

– Нет-нет. Не волнуйся.

– Ты не ответила, – продолжал настаивать Валерий Степанович.

– Ничего, – поторопилась успокоить его жена.

– Ничего и есть ничего. Ничего – это там, где ничего нет, ничего не положено. Где ничего не положено, там нечего взять. Ничего – это за пределом чего-то. Ничего – это отсутствие. Чего? Отсутствие всего. Говоря «ничего», есть опасность приблизиться к ничему, то есть к ничто.

– Я чувствую себя нормально, – успела вставить Светлана.

– Нормально. Хм. Это на грани. На пограничной зоне от нормы и не нормы.

– Хорошо. Я чувствую себя, как всегда, хорошо, – быстро проговорила Светлана Ивановна, опасаясь дальнейшего словесного излияния мужа, любившего поговорить – хлебом не корми, дай только повод. Вот повода она и не хотела давать, не желая расстраивать своего любимого до обожания спутника жизни. Да и по деликатности своей утонченной натуры она не хотела своими страданиями отягощать другого человека, пусть даже и родного мужа.

– Возьмем слово «есть». Говорят: «Идите есть». Есть – значит, кушать, питаться тем, что есть. Если ничего нет, то и нечем питаться. Едят то, что есть. Богатейший язык, если вдуматься. Воистину богатейший! Нам некогда вдумываться. Мы говорим, не думая, не используя всего богатства нашего великого и могучего.

– Хана сегодня приезжала, – тихо произнесла Светлана. Справившись с посудой, которую уложила в посудомоечную машину, она теперь села напротив мужа, опустив глаза, не решаясь помешать ходу его мыслей, разглаживая складочки маленькой ладошкой на лёгкой юбке голубого цвета с узорчатой каймой по подолу, доходящей до щиколотки.

– Хана? Это хорошо. И что?

– Ничего. Приезжала, и я была рада видеть её.

Профессор Наев был сосредоточен на какой-то мысли, которую обрабатывало его сознание. По всей видимости, идея его сильно захватила, и он не сразу среагировал на имя любимой внучки. Большим и средним пальцами он провёл несколько раз по верхним векам, как бы сбрасывая напряжение, и, тряхнув головой проговорил.