Мари Бреннан - В Обители Крыльев [litres]

Но не в моем характере прятаться от подобных вещей, если мне предоставлена возможность идти вперед. На мой взгляд, неизвестность и вынужденное бездействие – одна из самых мучительных пыток в мире, а потому и идти к седловине было гораздо легче, чем сидеть в Обители, не ведая, что там, за ее пределами.

Итак, я вновь облачилась в одежду для восхождения на горы, благодаря потерянному за зиму весу сидевшую на мне довольно мешковато. Да, теперь я была вовсе не той подтянутой, тренированной дамой, что шла к седловине с востока, хотя путешествие к дому старейшин и обратно до некоторой степени привело меня в форму. Волосы мои были кое-как подрезаны ножом, кожа обветрилась от солнца и студеного ветра, руки побледнели, сделались жилисты, как сыромятная кожа. Преодолеть границы Обители в одиночку шансов у меня почти не имелось: возможно, западный склон седловины и был столь снисходителен, что пощадил замерзшую, контуженую женщину со сломанной ногой, но восточный покончил бы со мною, нимало не медля. Пожалуй, своими силами я бы не смогла одолеть даже Проклятой Трещины – разве что попросту свалившись вниз.

К счастью, в начале пути мне согласились помочь драконианки. Конечно, провожать меня далеко за пределы Обители сестры бы не осмелились, но их ограниченная способность к полету вполне позволяла перенести меня через самые трудные участки склона Че-джа. Ну, а потом… неминуемые умственные и физические трудности одиночной переправы через Чеджайский ледник, пожалуй, вытеснят из головы все более личные страхи.

План был таков. Вначале – седловина, затем – переход в Лам-це Ронг, ну, а затем я намеревалась сдаться цер-жагским властям, дабы меня депортировали (да, то, что некогда было сказано в шутку, действительно стало самым целесообразным способом покинуть страну). А вот когда я окажусь в Видвате… тут-то и начнется самое сложное!

Одним словом, перспектива казалась пугающей даже мне, благополучно пережившей такое множество испытаний.

Благословение Абарза оказалось простым. При помощи какой-то пыльцы нарисовав посреди моего лба желтую точку – символ солнца, он произнес молитву, в которой сравнил мое путешествие с путешествием солнца, каждую ночь исчезающего в глубокой пещере только затем, чтоб вновь взойти в небо с началом нового дня. Не обошлось и без масляных ламп, пламя и топливо коих также напоминали о солнце, и без колокольчика, дабы звон его прогнал прочь все несчастья, что вздумают последовать за мной. Жаль было одного – что ритуал мне неизвестен, иначе я могла бы найти успокоение в его знакомых чертах. В сложившемся же положении благословение не уняло моих тревог ни на йоту, из-за чего, боюсь, я распрощалась с Седжит и Кюври несколько резче, чем следовало.

Однако старейшины не сочли это за обиду.

– Ступай. И да увидимся мы вновь поскорее, – сказала Кюври.

Склонившись перед обеими в неловком реверансе, я отправилась в путь.

Из Имсали вышли вчетвером: я, Рузд, Каххе и Зам. Синее небо, пение птиц… Казалось, мы на весенней прогулке, вот только сестры сделались крайне раздражительны, так как начали сбрасывать чешую. Я с радостью отметила, что гипотеза моя подтвердилась: действительно, за зиму их чешуя сильно выцвела, и новый слой оказался намного темнее старого. Вдобавок они, как я и предполагала, бережно собирали сброшенную чешую, чтобы впоследствии использовать ее для утепления дома.

Думаю, причины раздражительности сестер одним лишь процессом линьки не ограничивались: должно быть, немалую роль в их настроении играла и тревога. Однако мы с радостью валили всю вину на биологию, лишь бы не вспоминать о безрассудстве предстоящей затеи. По мере приближения к седловине разговоры стихли, и остаток пути мы проделали в почти полном молчании.

Я была этому только рада. Подъем даже на самую незначительную высоту может оказаться серьезным шоком для организма, а за зиму я ослабла настолько, что запыхалась задолго до того, как мы взошли на седловину. Нередко я оскальзывалась на каменных осыпях, то и дело совершала ошибки, каких ни за что не допустила бы годом раньше, и вскоре начала сомневаться, что сумею добраться до Лам-це Ронг живой. Но каждое падение побуждало сосредоточиться, и мало-помалу мы достигли границы вечных снегов – той линии, выше которой снег в горах никогда не тает.

Здесь я остановилась, глядя на седловину. Нечасто случается, чтоб кардинальные перемены в человеческой жизни были отмечены столь резкой, отчетливой географической границей: к востоку от этой возвышенности я была вовсе не той, кем стала сейчас, к западу от нее. Вот только обратный путь отнюдь не сделает меня прежней, да я и не согласилась бы на подобную перемену, даже если бы мне ее предложили. Я лишь надеялась, что возвращение не повлечет за собой второй трансформации – не превратит мою жизнь в жалкое существование, исполненное всех скорбей.

Похоже, усталость и нервы обладают неким особым волшебством, способным превратить человека в слезливо-сентиментальную размазню. Заставив себя встряхнуться, я повернулась к сестрам и спросила:

– Может, сегодня и переправимся?

Недолго посовещавшись, мы пришли к решению устроить бивак у границы снегов и подождать следующего дня. Если не считать сильных ветров, стихий в это время года можно было не опасаться (поэтому-то мы со спутниками изначально стремились попасть сюда именно весной), и, как бы ни хотелось поскорее продолжить путь, я понимала: привал пойдет мне на пользу.

Той ночью, сидя у входа в палатку и глядя на звезды, я вспоминала другую ночь – ночь накануне штурма седловины. Вот мы с Сухайлом и Томом сидим у костра за разговором о биологии неизвестных науке драконов… При мысли о том, что кто-то из них мертв – а то и оба, – так защемило сердце, что на миг я всерьез решила, будто это сердечный приступ. Подобные вещи – не редкость после перенапряжения сил на больших высотах. Но нет, в моем случае то был всего лишь страх, а излечить его могло только возвращение к людям. Там, твердо сказала я самой себе, я непременно найду обоих живыми и в добром здравии, и иных перспектив не приму.

Ну, а чтобы найти их, нужно самой пережить и преодолеть все, что ждет впереди.

Рассвет по эту сторону гор был холоден и сер, однако сверкавшая, как факел, Аншаккар освещала нам путь. Несмотря на яростный ветер, обещавший значительно осложнить переправу через седловину, мы, дабы ранние сумерки не застали нас, замерзших и усталых, на спуске, вышли в путь рано.

Я несказанно благодарна сестрам, работавшим сообща не хуже связки опытных скалолазов. Раздражительность или не раздражительность, а гармония их взаимодействия казалась чем-то сверхъестественным: друг друга они понимали в буквальном смысле без слов. Конечно, до мастерства людей, штурмующих склоны и пики гор всего мира, им было далеко, однако благодаря структуре драконианского общества, почитающего родство сестер-одногодок превыше любого другого, взаимопонимание внутри подобных групп может достигать удивительных высот (конечно же, в идеальном случае: не стану утверждать, будто всякой группе сестер удается развить и поддерживать столь задушевные отношения). Да, мне, не знавшей сестер столь коротко, в этой гармонии места не нашлось, однако и я получила от нее немалую выгоду, и к тому времени, как мы приблизились к седловине, возросшая уверенность в успехе словно бы вдохнула в натруженные ноги новые силы. Солнце поднялось так высоко, что осветило и наш склон, и, дабы уменьшить риск снова попасть под лавину, мы двинулись вдоль небольшого скального выступа на границе снежного склона, по коему я многие месяцы назад брела вниз.