Ирина Лазаренко - Невыносимые. До порога чужих миров

И вдруг среди нарастания и умолкания этих щебетаний, шорохов и шелеста прорезалось пение, нежное, пробирающее, бессловесное. Сначала друзья лишь замотали головами в недоумении и решили, что чудится, но пение становилось все слышнее – не громче, а именно слышнее, точно ухо нарочно выделяло его из других звуков древнего леса. Печальная и пронзительная песня, которую невозможно перестать слушать.

За новым изгибом тропы кто-то сидел к ним спиной. Путники остановились.

Женщина? Девочка? Она сидит и поет, чуть покачиваясь, на ней накидка из свалявшегося зеленого меха, спина под накидкой – худая и согнутая, а может, даже горбатая, бока – раздутые, они дрябло свисают почти до земли, соломенные волосы мягкие, как у ребенка, но сплошь в колтунах, репьях и каких-то листьях. Она сидит и напевает, напевает, так печально и трогательно, и так становится жаль это нелепое несчастье в зеленой шкуре, чем бы оно ни было, жаль его незаслуженного одиночества, бесконечной тоски, которую никак не вылить грустным пением, и совсем оно не страшное, вот сей вздох оно поднимется и покажет, что нечего бояться, вот же оно встает на ноги, такое смущенное своим безобразием, неутешимое и не виноватое, что уродилось именно таким, безобразным и плотоядным.

Оно оборачивается – рахитичная нагая старуха, покрытая тиной и язвами, на спине у нее – не горб, а обглоданный скелет ребенка с мягкими соломенными волосами, и старуха поет об одиночестве и грусти, а потом ее пение становится выше и тоньше, из приманки превращается в оружие, оглушает, оцепеняет, летит истошным визгом в лицо вместе с тухлой вонью, пробирающим ужасом и…

Тахар швыряет в кикимору подвешенное на руку заклинание, и визг-стрела обрывается, переходит в испуганный вопль, кикимора взлетает высоко-высоко, под лесной потолок из неведомых плотных листьев, которые не пропускают ни единого солнечного луча, а потом она падает, не с воплем, но с хрипом, и врезается в рыхлую землю у тропы, и череп привязанной к ней мертвой девочки откатывается в сторону, мельтешат удивленные пустые глазницы и спутанные соломенные волосы.

– Твою мать, – говорит Элай и садится прямо на тропу.

Тахар тяжело опускается рядом.

– Я ж тогда сказал, – медленно произносит он и мотает головой, – должен получиться управляемый сгусток энергии. Который подбросит противника высоко-высоко.

– А я сказал, что получится конский хрен, – так же медленно проговаривает Элай. – Хорошо, что получился не он.

А потом оба смеются, беззвучно, долго и до слез.

Потом они снова шли и шли по тропе, никого не встречая. Несколько раз останавливались и пережидали, пока за поворотом что-то невидимое перестанет топотать, ворчать или посвистывать. Посреди одной поляны танцевали звери, огромные, как медведи, длинноногие, как олени, а руки у них были вроде человечьих, в этих руках звери сжимали яркие венки и трясли ими, как бубнами. Путники сделали большой крюк за деревьями, прячась от зверей и сами страшась лишний раз взглянуть на них – вдруг танец заворожит их так же, как пение кикиморы?

Они шли и шли, и ноги уже переставали их слушаться, и плечи очень устали, и лица покрылись пылью, а тракт все не показывался.

Алера несколько раз открывала рот, чтобы сказать: «Мы заблудились», – но всякий раз не решалась произнести эти слова, точно пока они не сказаны – остается надежда увидеть выход из леса за следующим поворотом тропы.

А потом они вышли к пещере с расчищенным входом и аккуратно сгребенными в сторонке косточками, вокруг которых жужжали мухи. Вышли и остановились, бессмысленно глядя в черный провал ее рта.

– Нас лешак водит, – после долгого молчания сказала Алера.

– В Пизлыке нет призорцев, – устало ответил Тахар и сел прямо напротив входа в пещеру, потому что сил бояться уже не осталось совсем.

– Мы отсюда не выйдем, – спокойно произнесла Алера, уселась спиной к магу, оперлась на него, скинула наземь опостылевшую котомку и закрыла глаза.

Вот тебе и великие свершения, дорогая. Вот для того тебе и требовалось выжить – чтоб сгинуть в пизлыкских лесах на радость людям и нелюдям.

Тахар и Элай молчали – что тут скажешь? Успокаивать друг друга дурацкими ободрениями? Несерьезно. Подтвердить – да, сгинем и сдохнем, можно больше не дергаться, – невозможно, потому как не по-мужски.

Они переглянулись, и Элай вопросительно поднял брови, а Тахар развел руками.

– Могу только предложить пойти в другую сторону, свернуть на какой-нибудь отвилке.

Эльф скривился – какой толк идти туда, неведомо куда? – но Алера, ничего не ответив, поднялась, подхватила котомку и смурным осенним ежом потопотала вперед, а друзья пошли за ней.

Рано или поздно, подумали они, снова встретится троллья стоянка, и это будет удобный случай развести костер, поесть, подумать. В Пизлыке, конечно, опасно, но они уже в Пизлыке и, судя по всему, населен он не так уж плотно, а значит – может, снова пронесет от опасности.

Некоторое время шли молча и довольно быстро, потом стали замедлять шаг – устали все-таки, очень устали. Тахар не к месту думал, что если они выживут и вернутся домой, то Хобур их убьет за потерю общинных лошадей. И еще неизвестно, что лучше: быстро и попросту быть сожранным оборотнем или попасть под горячую руку Хобуру.

Элай безостановочно вертел головой, не то высматривая новые тропинки, не то надеясь запомнить, как будет выглядеть то, что его сожрет.

Алера шла, уставившись под ноги и погрузившись в свои мысли – очень-очень безрадостные. Путешествовать по миру оказалось вовсе не столь просто и весело, как думалось когда-то давно, на пороге деревянного дома в уютном Эллоре. Тогда Эллор казался ей странным и чужим, но что она тогда могла понимать в странностях и чуждостях! Теперь скорей сбывалось то тревожное, что махало оглоблей, когда они выезжали из Лирмы. Но оно тоже оказалось совсем другим.

Из дома ей думалось, что пизлыкские леса – это где-то на краю света, куда нога человеческая если и ступает, то по чистому недоразумению, а оборотни и вовсе существуют только в байках. Не было настоящей опасности для жизни, не было странных поверий, по-настоящему жутких историй, событий, гномов с разрубленными головами и ощущения огромной страшности мира вокруг.

Каким простым, понятным и упорядоченным виделось теперь все, что осталось в прошлой жизни!

А здесь одна бдыщева матерь разберет, что правильно, что не вовремя, а что сожрет тебя и не подавится.

Страдания Алеры прервало знакомое умиротворяющее тепло на груди. Она остановилась, не успев даже понять, что произошло, и постояла пару вздохов, осознавая, сомневаясь. Обернулась к друзьям.

– Почуяли? – и завертела головой, что-то высматривая на земле среди сосен.