Ирина Лазаренко - Невыносимые. До порога чужих миров

Чердак был крохотный, тут уместился лишь старый сундук, стопка рваных матрасов, из которых торчали тряпки, и груда вусмерть задубелых кукурузных початков, не разобранных с осени. Углы заросли паутиной, пахло пылью, мышами и солнцем. Чердак, разумеется, не предназначался для гостей, хозяин просто сваливал туда всякое барахло, но вчера, за неимением свободных мест, сошло и такое пристанище. Дэйн, правда, предлагал разделить большую комнату с ним и батраками, но друзья вежливо и решительно отказались.

Тахар наконец проморгался сам и принялся тормошить друзей, стягивая с вяло брыкающихся тел одеяла и приговаривая:

– Хватит бока отлеживать! Вставайте! У нас куча важных дел! Вставайте же!

– На чей хвост мне это нужно? – бормотала Алера и сворачивалась клубочком. – Снаружи – злой и жестокий мир, я не могу доверить ему свою измотанную тушу.

– И израненную душу, – смеялся Тахар и дергал подругу за разлохматившуюся косичку.

– И запас змеиного йа-ада, – зевнул Элай, решительно сел и принялся растирать затекшую ногу.

– У нас прорва дел сегодня, – повторял Тахар и тряс Алеру за плечо, – мы целых полдня храбро проспали, сколько можно же!

– О-о, какие вы нудные! – Алера наконец села.

– Вот я проснусь окончательно и оторву тебе язык, – пообещал Элай.

Язык Алера тут же показала и, пошатываясь, встала, завозилась в поисках гребня.

– Интересно, – снова подал голос Элай, – а здесь нас накормят?

– О-о, – в тон Алере протянул Тахар, – вы и правда страшно нудные!

В коридоре было пустынно, темно и тихо, только изредка из-за дверей доносились приглушенные голоса, один раз послышался детский плач. В конце коридора стояла кадушка с водой, обнаружилась и кружка, привязанная к кольцу в стене. Кое-как умывшись, друзья спустились в полную народа трапезную, где, к большой радости Элая, гостей кормили, да еще как!

Много-много маленьких столиков и лавочек, запахи густой подливы и овощного супа, диковинные тарелки из молочно-белого стекла, и каждая разрисована на свой лад, а краска – прямо под стеклом, ну и ну! Готовила тут гномка, о чем говорил острый вкус и пряный запах блюд, а в хлеб зачем-то подмешивали дробленые подсолнуховые семечки и сушеный укроп, из-за чего Элай долго ворчал, что он не поросенок, чтобы это есть. Всеядный Тахар, почти примирившийся в Лирме даже с орочьей готовкой, только посмеивался, Алера же все вертела головой по сторонам, и если б в ее хлеб подмешали жуков – и то бы не заметила.

Удивительное место – и стеклянно-молочная расписная посуда (даже чашки – из стекла!), и расставленные по полу светильники на длинных подпорках, со свечами в стеклянных же пузырях, и стеклянные висюльки на стенах, расписанные сочными красками! Вот он какой, город стекольных мастеров!

– А что ты пялишься? Украсть, небось, хочешь?

Сначала показалось, что из толпы вывернулся гном, но нет – карлик, большеголовый, с торчащими зубами и короткими ручонками, одетый, как ребенок, в одну лишь рубашонку с короткими рукавами. В руках он сжимал дохлую крысу:

– Вот это, вот это укради, не хочешь, не хочешь, а?

Он так ловко подскочил, что никто не успел ничего понять, и сунул крысу прямо Алере в лицо, а она от неожиданности взвизгнула совершенно по-девчоночьи и, тут же разозлившись на себя за этот нелепый визг, огрела карлика ложкой по лбу. Он плюхнулся на задницу, растопырив кривые волосатые ноги, и заголосил на всю трапезную:

– Обидели, обидели, избили, убили убогонького, нелюди, нелюди!

Гости вокруг загудели, заволновались, хотя никто толком не видел, что случилось, но теперь-то на карлика стали оборачиваться все.

– Убили, убили! – надрывался он, заходился слезами и утирал сопли дохлой крысой.

– Убили? Убили? – эхом прокатилось по трапезной.

– Чего беспорядки чините? – загудела незнакомая орчиха от дальнего стола, которая уж точно ничего видеть не могла. – Понаехали и чинят!

– Чинят, чинят!

Гости заволновались, трапезная пришла в движение, карлик, извергая вопли и пуская слюни, отползал, терялся между столами, гости наклонялись к нему – кто из вечного человеческого любопытства ко всякому уродству, кто – с расспросами, и карлик визжал: «Убили, обидели!», захлебывался слюнями, елозил дохлой крысой то по грязным доскам пола, то по своим щекам.

Алера глядела на всю эту нелепицу, открыв рот. Приехали, здрасьте!

– Чего, чего? – от кухни бежала вперевалку старуха-гномка в просторном небеленом платье и полотняной шапочке. – Кого, кого?

Элай потянул друзей за руки:

– Ну-ка, убийцы и обидчики, пойдемте отсюда по-тихому! А то ведь накал безумия крепчает!

Воспользовавшись тем, что все в трапезной смотрели на вопящего карлика, который с пола не мог точно указать, кто именно его избил и убил, друзья прошмыгнули в открытую дверь.

С сожалением обернувшись на недоеденный обед, Алера виновато пробормотала:

– Я надеюсь, нам не придется возвращаться за вещами через окно?

Кузницу нашли без труда: Дэйн очень точно описал дорогу, да и находилась она недалеко, всего через пару кварталов от постоялого двора. Кузнец, медлительный и молчаливый старик с обожженной бородой и в потертом фартуке, долго ворчал что-то себе под нос, так и сяк поворачивая на свет Кристалл.

В лавку гостей не завел, держал на пороге, смотрел камень на просвет, крутил так и эдак в толстых пальцах. Улица звенела криками детворы, и сей вздох эти крики ужасно злили Алеру. И обстоятельность гнома – злила.

Ну что крутишь этот камень? Что ты там накрутишь, а? Видно же сразу: восьмигранник для усиления воздействий огня, оторванный от сердца с кровью и слезами: и Тахару пригодился бы, и в меч вставить можно, потому как он в огне кован и хранит толику его души, а значит – отзовется на Кристалл. Что ты, кузнец, тот камень ворочаешь во все стороны, будто тебе предлагают взять его в жены? Он или нужен тебе, или не нужен – вот открой рот да скажи попросту! Суджам бы сразу ответил, только взглянув: пять серебрушек! А в ваших краях, где диковин мало, мы надеемся получить все десять, так что ты томишь нас, что ты все смотришь и смотришь на него, будто впервые увидел Кристалл!

Элай тоже глядел на кузнеца мрачно: эльф предпочел бы продать некромантский десятигранник, от которого никакого толку – только все понимали, что кузнецу он ровно так же не нужен. Тахар был близок к отчаянью, он одновременно страстно желал, чтобы гном купил Кристалл и чтобы отказался наотрез, – тогда бы восьмигранник достался ему, Тахару.

– Пятьдесят серебрушек, – в конце концов заявил гном и сложил руки на груди, давая понять, что намерен стоять насмерть за каждый медяк.

Алера закашлялась. Тахар хрюкнул.

– Вы с ума спятили, почтенный? – выдохнул Элай. – Он же…