Ирина Лазаренко - Невыносимые. До порога чужих миров

Алера и Тахар переглянулись. Оба считали, что за эту «поделку» многие лучники продали бы душу, как и за ловкость, с которой Элай с ней управлялся, – но предпочли промолчать. Что они в этом понимают, в конце концов?

– А деревья Илфреда растут только в Эллоре. Илфред… Ну, это долгая история. Он был очень знаменитым эллорским лучником, много чего сделал важного, его жуть как чтят, и по большим праздникам он иногда приходит к эльфам вместе с другими духами. А эти деревья… да бдыщева ты матерь… они выросли на том месте, где когда-то развеяли его прах, их очень мало, но из них делают всякие особенные вещи, понимаете, мастерские вещи, в которых живет, демонова ты матерь, часть его души. Но нельзя просто взять и отпилить ветку, дерево само должно узнать и принять тебя, оно должно счесть тебя, бдыщевый хвост, достойным и само отдать ветвь. Я ездил в Эллор… лошадиный ты хвост, я ездил знакомиться с деревом и завязывать с ним дружбу. Чтобы оно привыкло ко мне, узнало меня и дало мне ветку для лука. Все, можете смеяться.

Друзья молчали, и Элай поднял голову. Тахар улыбался – так искренне, что эльф даже смутился. Алера, не поднимая глаз, протянула руку, коснулась его руки.

– Ты попробуй только не взять нас с собой в Арканат на День Вишни.

Эльф подергал себя за ухо, еще раз посмотрел на друзей. Тахар улыбнулся ему – так непривычно тепло и по-доброму, потянулся за своей кружкой. Алера так и не подняла взгляд, но эльф видел, что она тоже улыбается.

– Я думал, вы будете смеяться.

– Разве что от радости, – проворчала Алера, и ее голос тоже звучал непривычно – такой ласковый, как котенок. – Ты, оказывается, не совсем бревно все-таки. Тоже умеешь мечтать, стремиться и от чего-то смущаться.

– А это ж совсем непонятно, если не подсунуто вам под нос и не обжевывается во всех подробностях у костра, – буркнул Элай и отвернулся к залу, где давешний орк-работяга что-то рассказывал сидящим за его столом людям, а на столе перед ними стояло уже очень много пустых кружек.

Друзья уже долго бродили туда-сюда по мостику над маленькой рекой, а впереди маячила ограда Школы, и башни маячили, высоченные и маленькие, с острыми крышами, с длинными галереями между ними. Речка скорее должна бы зваться ручейком, но над ручейками не строят таких красивых мостиков.

На Тамбо опускался вечер, голоса становились звонкими, а воздух – наконец-то прохладным, там-сям уже раздавалась хмельные песни и возмущенный лай собак, гоняющих пьяных чужаков от хозяйских заборов.

– Все-таки Рань – молодец, – нарушила молчание Алера. – При этом свинья и дурак, конечно, но он знал, чего хочет. Он не испугался пойти туда, куда нужно ему, не имея всехнего одобрения.

Помолчала, разглядывая башенки. Где-то там теперь и обитает их ушастый друг. И, наверное, им больше не придется встретиться друг с другом. Как же это странно – столько лет провести рядом, а потом понять, что не увидишься больше никогда. Так же странно, как до Эллора, когда все думали, что Рань умер, – но еще страннее, потому что… потому что он же не умер!

«И еще, оказалось, он всегда страдал рядом и всегда почти ненавидел нас, как мило. Но интересно, а я бы смогла вот так рвануть за шальной мечтой, когда даже опереться по пути не на что?»

– А мы не то же самое делаем? – Тахар тоже смотрел на школьные башни: «Вот оно какое, то место, где меня никогда не будет. Оно мне очень нравится, между прочим». – Мы идем по той же дороге, Аль, только еще хуже. Рань может оправдывать свою подлость важными целями: знания там, помощь людям в будущем, вся эта маговская чушь. И мы тоже идем туда, куда нам хочется, а не куда надо всем, только мы-то идем без всякой важности и без всякой цели. Даже если бы мы могли сказать, почему премся именно по этой дороге, наше объяснение не звучало бы красиво.

– Как торжественно, – протянул Элай. – А меж тем – всем нам куда проще, чем кому-нибудь другому, кто будет послушно брести по дороге, которая видна до горизонта и по которой все знают, как ходить. Наверняка до конца никто не доходит, потому что помирает от скуки.

– Нам не будет легче, – серьезно возразил Тахар и прищурился невидяще на школьные башни. – Мы так и будем спотыкаться обо все эти непонимания, порицания, поджатые губы. Дорал еще по-доброму высказался, правда. Мы еще не такого наслушаемся.

– Да не будем мы ничего слушать, и все тут!

– А не выйдет. Все равно кто-нибудь будет маячить рядом, громко нас не одобрять и на каждое спотыкание орать, что он так и знал.

– Ха, – только и ответил Элай и тоже прищурился на башенки.

Алера взяла друзей за руки, потянула к городу.

– Пойдемте, а? Не хочу больше ни о чем думать, оно не умещается у меня в голове, вываливается из нее и грустит. Все у нас будет хорошо, понятно?

– Не будет, – Элай сжал ее руку. – Но мы уж как-нибудь справимся.

Зал оказался непривычно пустым для этого времени дня, только в другом его конце гремели кружками смурные мужики: поминали умершего друга.

– Кажется, ты мне задолжал кое-что, Элай.

Алера подошла к столу, прислонилась плечом к опорному столбику и задумчиво рассматривала эльфа.

– Что? – Элай, рассеянно дернул шнуровку котомки. – Что задолжал, Аль?

– Честный ответ на один вопрос. Еще с Неплужа.

Элай вгляделся в лицо Алеры и отодвинул тарелку – понял, что аппетит у него сей вздох пропадет, притом надолго. Пожрали перед дальней дорогой, называется.

Тахар тоже отодвинул свою тарелку. Ух, ну начинается. Начинается! Как бы так отвлечь Алеру, а? Вылить ей на голову квас, что ли? И шла бы лесом Дефара со своими размышлениями о неоткрытых дверях! Вот что ты будешь делать, а?

Элай под взглядом Алеры смешался – слишком уж взгляд этот стал… видящим. Будто она глазами залезла к нему в голову и сходу прочитала там все ответы, даже такие, которых он сам не понимал, даже про себя, тихоньким шепотом. Опустил голову, снова подергал завязки котомки.

Орим, бывало, ворчал насчет родившихся в предрассветное время, когда властвует Буйвол, и не умеющих остановиться, даже когда следовало бы, но в его-то ворчании всегда звучало больше гордости, чем досады. А Элай досадовал, еще как, потому что прекрасно понимал, еще с того самого праздника в Неплуже, что дело – полная дрянь. Как ты там ни притворяйся, что ничего у тебя нет на уме, как сама Алера ни притворяйся, что все остается как раньше.

Потому что тогда перестало быть как раньше, а стало как-то по-другому, а как именно по-другому – никто не знал и знать не хотел, и уж тем более никто не знал, что с этим делать.

– Аль, – сказал Тахар, сам не зная, что хочет добавить, да и не важно это оказалось, потому как она к нему и головы не повернула.

Она смотрела на Элая, а он, сердито дернув в последний раз завязку котомки, тоже стал смотреть на нее, и она так и стояла у стола, а он сидел и смотрел снизу вверх, но как-то так, что все равно выходило сверху вниз. И глаза у него стали такие спокойные-спокойные, безмятежные и холодные, как ледышки, и зеленые, как подсвеченные солнцем молодые листья, теплые-теплые, но все равно – ледяные.