Мари Бреннан - Мемуары леди Трент: Тайна Лабиринта [litres]

С точки зрения натуралиста в этом месте не хватало кое-чего весьма и весьма желательного. Поблизости не было воды. К тому же, дабы увидеть появление детенышей на свет, нам с Томом пришлось бы либо устроиться прямо во впадинке (идея не слишком разумная), либо взбираться на еще более крутой и высокий соседний холм и наблюдать в бинокли.

Как вы, вероятно, понимаете, на последнем мы и остановились. Тем временем Эндрю с аль-Джелидой взяли верблюдов и отправились по воду.

Ничто не может отвлечь от жуткой жары и жажды лучше, чем интеллектуальный триумф. Кладку мы нашли как раз вовремя: на следующий же день, когда мы с Томом старались получше растянуть плащи, дабы укрыться от солнца, детеныши начали выбираться из скорлупы. Не один час пролежала я на раскаленном камне, вытянувшись во весь рост и отводя от глаз бинокль только затем, чтобы зарисовать то, что видела. Сухайл расхаживал вокруг нас с полотном и палками и обеспечивал тень, чтоб мы, с головой уйдя в наблюдения, не погибли от теплового удара. К концу дня у меня началась мучительная мигрень, но это было мне безразлично: я наконец-то увидела, как рождаются на свет пустынные драконы.

Конечно, мы с Томом прочли все записи лорда Тавенора о выведении детенышей из яиц в Дар аль-Таннанине. Однако многие из них родились недоразвитыми, и насколько на процесс инкубации повлияла смена обстановки, оставалось только гадать. Посему в этот день мы отставили в сторону все свои прежние заключения и наблюдали рождение драконьих детенышей словно впервые, фиксируя любые подробности вплоть до самых незначительных мелочей.

Форма яиц была близка к правильной сфере – подобное распространено среди птиц, откладывающих яйца в ямки, из коих они не могут выкатиться. Бледной, песчаного цвета окраской с множеством более темных пятнышек яйца очень напоминали яйца рябков; по-видимому, сие в обоих случаях служит маскировкой от хищников, всегда готовых отыскать и разорить гнездо. Скорлупа с момента откладывания затвердела, что свойственно не всем видам драконов: как известно, яйца одних видов кожисты, студенисты, подобно яйцам рептилий, яйца других – больше похожи на птичьи. Дабы пробиться на волю, новорожденные проламывали скорлупу так называемым «яичным зубом» (на самом деле это особого рода чешуя, сбрасываемая вскоре после рождения).

Разительнее всего наши данные отличались от данных лорда Тавенора в части, касавшейся подскорлупной оболочки. Толщина ее заметно превышала указанную в его рабочих дневниках, и прежде, чем выбраться из скорлупы, детеныши тратили немало усилий, чтобы ее разорвать.

– Откуда такая толщина, как полагаете? – спросил Том, не отрываясь от окуляров бинокля.

– Возможно, атавизм. Напоминание о том, что некогда яйца были кожистыми, – сказала я, приподнявшись на локте, чтобы записать все, что наблюдаю. – Твердая скорлупа могла развиться позднее, под воздействием внешних факторов, а кожистая внутренняя мембрана сохранилась.

Гипотеза была красива, и я придерживалась ее много лет. Однако затем эксперименты, проведенные Томом, дали нам более точное объяснение: подскорлупная оболочка яйца пустынного дракона состоит из особого вещества, реагирующего на нагрев. При помощи канатиков – нитевидных образований, знакомых каждому, кто хоть раз в жизни разбивал в бокал куриное яйцо – она соединяется с желтком и обеспечивает новорожденного всеми питательными веществами, что в оном содержатся. Однако в то время мы этого еще не знали. Могли сказать лишь одно: детеныши выбирались из скорлупы весьма энергично и тут же принимались бодро расхаживать вокруг гнезда, хотя не получили ни крошки пищи.

Немногое на свете выглядит более жутко и восхитительно, чем новорожденные, к какому бы виду они ни принадлежали. Благодаря чешуе, юные драконы не производили впечатления кусков сырого мяса, что свойственно птенцам многих птиц, но были бледны, неуклюжи и часто падали носом в песок, не совладав с инерцией тела. Пожирать друг дружку они и не подумали – напротив, проявили поразительную склонность к стайности: с наступлением сумерек дракончики сошлись к осколкам скорлупы и сбились в кучу, дабы не озябнуть.

Нам с Томом пришлось покинуть плато засветло. Двигаясь ничуть не более грациозно, чем новорожденные драконы, мы добрались до лагеря, разбитого на дне каньона, и здесь, не занятая наблюдениями, я в полной мере ощутила все последствия дня, проведенного под безжалостным оком солнца. В то время я решила никому о сем не говорить, однако измучена была хуже, чем в плену у бану сафр – разве что не так обгорела. Выпив до капли предложенную Сухайлом воду, я рухнула на одеяло и забылась сном, чему не сумел помешать даже бешеный водоворот мыслей.

Невзирая на это, проспала я не более двух часов. Мой сон нарушил странный звук – негромкий низкий, но неумолчный. Повернувшись набок и оглядевшись, я увидела Сухайла. Он сидел рядом, расслабленно обхватив руками колени.

– Что это? – прошептала я.

– Думаю, драконы, – ответил он.

Воздух дрожал от ровного, успокаивающего гула многих голосов, то умолкавших, то вновь присоединявшихся к общему хору. Результат особой музыкальностью не блистал – даже я, не наделенная особой остротой слуха, чувствовала, что некоторые ноты звучат не в лад, – однако отличался своеобразной жутковатой красотой, наподобие волчьего воя, только нежнее.

– Они что же… поют?

Улыбку Сухайла несложно было разглядеть даже в темноте.

– Возможно, мурлычут. Как кошки. Об этом немало рассказывают, но сам я еще никогда не слышал.

Минуту спустя он снова улегся на одеяло, а я примостила голову ему на плечо. Не знаю, сколь долго слушала я их первобытную песнь: убаюкав меня, она проникла и в мои сновидения. Но все это время, сколько бы его ни было – ночлег на скромном биваке среди Лабиринта Змеев, рядом с любимым мужем, под монотонный драконий хор – хранится в памяти среди самых дорогих воспоминаний в моей жизни.

Возможность осмотреть гнездо представилась нам через три дня – именно столько времени новорожденные провели рядом, прежде чем оставить его навсегда. Не стану испытывать терпение читателей подробным описанием этих дней: они – всего лишь прелюдия к тому, что случилось после. Скажу одно: пришлось нелегко. Все это время мы прожили на последних глотках воды, коих едва хватало, чтобы душа не рассталась с телом, а радость от новых открытий поутихла и больше не отвлекала меня от жары и жажды.

По счастью, на третьи сутки, вскоре после полудня, в лагерь вернулись Эндрю с аль-Джелидой и привезли столько воды, сколько сумели набрать, не вычерпав источника досуха и не заставляя нас слишком долго ждать. Напиться вдосталь мне даже после этого не довелось, однако та горькая, отдающая козьей шкурой вода казалась вкуснее изысканнейших вин.