Макс Фрай - Nada [сборник litres]

Следующий двор – уже настоящий сад: четыре яблони, качели и столик с двумя скамейками. Иногда здешние жильцы тут ужинают. Ужинали. Год назад прямо за ними – там раньше был пустырь с травой, кустами и борщевиком в человеческий рост, – начали строить новые дома. Хорошенькие, чистые, в два этажа, с огромными окнами и балконами, на которых тоже можно ужинать, пить чай или пиво.

Их еще даже не достроили до конца, но в той половине, которую закончили, кто-то уже ночевал, отмывал новое жилье, вешал занавески. И на балконах толпились – курили, устраивались поудобнее, расставляли столики и крепили к перилам цветочные ящики.

Домики потускнели и съежились, но еще жили. А вот сзади все уже рушилось.

Старая пятиэтажка, которая долгие годы высилась над всеми этими домами-садами-сараями лишилась дальней стены, бесстыдно выставив наружу все оголенные перегородки, остатки обоев, пола, даже какую-то оставшуюся мебель. Постепенно, кусочек за кусочком, она теряла и их. Целыми днями шумело, грохотало, сыпалось и рушилось.

Но ее стена пока держалась. Даже трещин не было. И Мара держалась – что еще оставалось делать?

Голова у нее была огромная и круглая. Прическа – гладкая: короткие волосы, челочка. Никаких отдельных прядей, будто шапку надела. Маленькое платье-треугольник, из-под него виднелись ножки в полосатых чулках и смешных ботинках.

И руки смешные. Мара раскинула их, словно стараясь обнять все, что видела. Они были не так велики как лицо, но больше ног. Ладони ей нарисовали серыми, а растопыренные пальцы походили на грибы, тоненькие грибочки с круглыми шляпками. Впрочем, с художников сталось бы именно грибы нарисовать.

– Улыбочка у нее… – покачал головой приятель художников, когда они, гордые и перемазанные, продемонстрировали свою работу.

Мара улыбнулась еще шире. Ей нравилось улыбаться.

– Ага, на все тридцать два… – кивнул парень.

– На все сорок четыре, – поправила его девушка, – сама вырисовывала.

На самом деле зубов было сорок три, художница ошиблась. Но Мара все равно радовалась. Лицо у нее, в отличие от рук, было оранжевым, глаза – фиолетовыми, поэтому сначала фиолетовым казалось все вокруг, только потом она научилась различать другие краски. О губах художники долго спорили, наконец, сделали их лиловыми, а по контуру еще и обвели черным.

А зубы нарисовали белыми, хотя и мелковатыми. Зато много.

– На вашем месте, – покосился приятель в сторону садов и домиков, – я б отсюда валил.

– Ну и вали, – беззаботно отозвалась девушка, – вытаскивая из рюкзака термос и пакет с булочками, – не держим.

– Мне-то что, я на вас кивну… честно, не хотел бы я утром выйти на крылечко, а на меня смотрит такое.

– А то грязная стена лучше была! – пожал плечами парень-художник. Он растянулся на крыше небольшого строения, на которой они с подругой и топтались последние дни, вырисовывая Мару. Девушка села рядом, с пластиковым стаканом и булочкой.

– Гад ты, – ласково сказала она критику, – мы старались…

А Мара летела в едва намеченном пятнами и контурами облаков небе над настоящей крышей, где тусили художники, над покосившимися домиками, садами и всем кварталом. Ей было радостно.

В первый год ее навещали.

Жильцы не ругались, хотя хозяйка из дома где столик в саду и бурчала: «Ну и рожа». Но она тут почти и не жила – так, появлялась квартплату забрать. В дом въехала целая команда молодых девушек и парней, похожих на тех, кто рисовал Мару. Они радостно фотографировали ее на телефоны и лезли на крышу, чтобы запечатлеть себя прямо под ее улыбкой. Потом крыша провалилась, фотографировали только снизу.

Дед с пивом улыбался в ответ, иногда – особенно если не выпивал в тот день с собакой, – поднимал банку в ее сторону, словно предлагая тост. Его жена, кажется, вообще не обращала внимания на картину.

Иногда художники пробирались в дом, бродили по этажам и рассуждали, что неплохо бы тут все выкупить, устроить театр и мастерские, а внизу – кафе. Или пивную с крафтовым пивом. Маре очень хотелось развернуться и посмотреть в другую сторону, внутрь дома – но не получалось. Ничего они не выкупили и не устроили – просто перестали появляться, и все.

Приходили другие люди, их Мара не любила. Она боялась, что они разрисуют ей лицо. На небе и облаках уже появились какие-то метки.

Однажды, когда такой человек уже нацеливался баллончиком на ее щеку, она сумела клацнуть зубами. Человек дернулся, завопил и рухнул сквозь полуразваленную крышу на чердак пристройки. Кажется, ничего плохого с ним не случилось: даже спустился вниз сам и по улице сам пошел, едва прихрамывая.

– Опять кто-то на крышу лазал? – нахмурилась хозяйка домика с садом, принимая плату у жильцов и поглядывая в сторону заброшенной пятиэтажки, – вы что ли… Вы это кончайте, там же костей не соберете.

– Не, мы не рисуем, – ответил жилец, заинтересованно разглядывая Мару, – а эти уже не ходят, у них где-то возле вокзала теперь место. Что у нее с лицом?

– И так-то рожа была – прости господи, а теперь…

На крыльцо вышла молодая рыжеволосая женщина, прищурилась, вгляделась в роспись.

– Отсырела? – неуверенно произнесла она.

Мара сделала усилие и снова расплылась в улыбке. Женщина вздрогнула, пробормотала «показалось».

С того дня Мара усиленно училась держать лицо. В солнечный день она улыбалась широко и открыто, в дождливый ее улыбка становилась меланхоличной. Глазами тоже, как оказалось, можно было двигать – чуть скашивая их в сторону, она видела уже немного больше, чем раньше.

Через месяц она научилась двигать руками. Пальцы-грибы то смыкались вместе, то растопыривались. Как-то ей удалось сделать по-настоящему приветственный жест, дед с пивом, похоже, это заметил и помахал в ответ.

– Допился, – вздохнула хозяйка, – совсем спятил.

Ворча, она ушла в дом, а дед подмигнул Маре и уже привычно поднял банку с пивом. Дворняга возмущенно гавкнула.

Тем временем во втором домике окна зажигались все реже. В конце октября жильцы съехали. Соседям – хозяйке и пивному деду, – они сказали что-то вроде «удобства, сами понимаете… ну да, дешево». «Снесут тут все! – вздохнула хозяйка, – строят, строят…» Дед буркнул: «Раньше они меня вынесут!». Собака с ним согласилась.

Рыжеволосая вежливо кивала, а сама то и дело поглядывала на Мару, словно ожидая подвоха. Мара старалась улыбаться как можно безмятежнее и глядела вдаль, туда, где уже готова была площадка для новых домов, а за нею городились один на другой синие блок-контейнеры. И все же не получилось: их глаза – нарисованные фиолетовые и живые, серо-зеленые, словно вода в застоявшихся лужах, – встретились. Женщина поежилась и быстро прекратила разговор. «Поехали!» – бросила она спутнику.