Лей Бардуго - Язык шипов [litres]

– Помни, кто ты есть! – раздался над ухом щелкунчика высокий, пронзительный голос. Крысиный король поправил съехавшую набок корону.

Я – игрушка , – думал щелкунчик. – Я помню, как создатель склонился надо мной с кистью в руке, помню его сосредоточенный взгляд. Он трудился над подарком для девочки, которую хотел обольстить . С самого начала щелкунчик был проклят. Ах, если бы он был сотворен мастером с чистой душой! Если бы у него был настоящий отец…

– Так держать, капитан! – подбодрил Крысиный король.

– Прочь, мерзкие твари! – вопил Дрёссен, расшвыривая копошащихся крыс.

Отец. Пальцы щелкунчика дрогнули. Добрый человек, который желает сыну лишь одного: обрести собственное счастье. Щелкунчик вытянул ноги. Человек, готовый предложить ему весь белый свет, а не место на полке в шкафу. Отец. Он поднял голову. Дрёссен шел к нему, но уже не казался гигантом.

Щелкунчик снова подумал о дороге, однако теперь он понимал, что дорога – это будущее, которое он выбрал бы для себя сам, как того хотелось отцу. Он представил снежинки на волосах, землю под ногами, бескрайний горизонт, мир, полный счастливых возможностей и неудач, переменчивую погоду – свинцовые тучи, град, раскаты грома, – нежданное и неизведанное. В груди застучало новое, полновесное: Тук. Тук. Тук .

Вдоль дороги будут стоять леса, богатые зверьем, река кое-где будет покрыта льдом, а у причалов рядками будут стоять пришвартованные прогулочные яхты с убранными на зиму парусами. Шагая по дороге, он будет испытывать голод. Ему понадобится пища. Он будет есть голубцы и коврижки и запивать их холодным сидром. В желудке у щелкунчика заурчало.

– Зря я не пустил тебя на растопку в тот же день, когда вырезал из дерева, – процедил часовщик, но было поздно. Щелкунчик встал во весь рост и встретился с ним взглядом.

– Ты не смог бы, – возразил щелкунчик. – Ты слишком меня любил.

Это было неправдой, однако же Клара сделала его принцем силой своего желания, а теперь и его собственные желания обрели силу.

Дрёссен расхохотался.

– А у тебя, оказывается, талант к выдумкам.

– Ты – мой отец, – сказал щелкунчик.

– Я – твой создатель ! – рявкнул часовщик.

– Ты вдохнул в меня жизнь, и сердце твое переполняла любовь ко мне.

Качая головой, Дрёссен начал отступать.

– Я вложил в тебя свое мастерство. Свою решимость.

Щелкунчик неумолимо надвигался на него.

– Ты дал мне свои глаза.

– Лжешь!

– Ты вручал меня Кларе, чтобы по ее воле я превращался в принца из волшебной сказки, отдавал Фредерику, чтобы я изучал военное дело.

– Ты был моим связным! – простонал часовщик. – Моим шпионом, и только! – Голос его казался до странности слабым. Он пошатнулся, как будто ноги ему не повиновались.

– Ты мечтал о сыне, – все настойчивее продолжал щелкунчик. – Не о неуклюжем заводном механизме, а о ребенке из плоти и крови, способном впитывать знания, о мальчугане, у которого были бы свои мечты и стремления.

Дрёссен сдавленно крикнул и с деревянным стуком повалился на пол. Руки и ноги у него застыли, словно окоченелые, губы были растянуты в зверином оскале, язык во рту дергался.

– Ты хотел одного: чтобы твой сын жил, – промолвил молодой человек, наклоняясь над съежившейся куклой. – Ради этого ты был готов пожертвовать собственной жизнью.

Он взял Дрёссена на руки, нежно прижал к груди и покачал, точно младенца.

– Вот как ты любил меня, отец. – Щелкунчик открыл дверцу шкафа и посадил очаровательную куклу со светло-голубыми глазами на полку. – Так сильно, что отдал свою жизнь за мою.

Молодой человек бесшумно покинул дом через парадную дверь и зашагал по дороге на восток, навстречу встающему в сером небе солнцу.

Поначалу тишина, воцарившаяся в мыслях, заставила его испытать чувство одиночества. Сердце, которое стучало быстро и ровно, напомнило о себе отголосками боли – тоски по Кларе и Фредерику. Потом это прошло. Свободный, никем не замеченный, он сделал первые шаги по заснеженной тропинке. Он снова стал безымянным; некому было двигать его руками и ногами, направлять в ту или иную сторону. Отныне только он сам определял, куда ему идти.

Все обитатели дома у озера – Зельверхаусы, гости, прислуга – продолжали мирно спать. Был уже почти полдень, когда они вылезли из своих постелей, еще не вполне стряхнув с себя пелену странных снов, что снились им в эту ночь. Тогда-то и обнаружилось, что входная дверь открыта и внутрь намело снега. Две цепочки шагов вели к дороге.

Глава семейства собрал верховой отряд. Клару нашли час спустя за несколько миль от дома, полураздетую, босую, с посиневшими от холода губами.

– Он не должен был уходить без меня, – плакала Клара, когда отец сажал ее на свою лошадь. – Где мой крылатый конь?

– Ну, ну, тише, – успокаивал дочь Зельверхаус. – Тише, тише.

К несчастью, когда поисковый отряд возвратился, весь дом уже не спал, и уйма народу видела, как Клара, еле переставляя ноги, поднималась по ступенькам крыльца. Из одежды на ней была лишь ночная сорочка и отцовская шуба, лицо распухло от слез, волосы превратились в спутанную темную массу.

Когда выяснилось, что ночью уехал и Дрёссен, тут же пошли слухи о тайном свидании и безумной страсти. Слабый, едва заметный гнилой душок, с самого начала сопровождавший любое появление часовщика, лишь придавал этим кривотолкам скандальности. Подогревало их и то, что по истечении многих дней, а затем и месяцев лавка Дрёссена оставалась закрытой. О молодом офицере в ярком синем мундире все благополучно забыли.

Клара слегла. Она провела в постели целый месяц, ни с кем не разговаривала и не брала в рот ничего кроме марципанов. Ей постоянно хотелось спать и грезить о том, как она кружится в вальсе со своим принцем и летает вместе с Королевой леса. Однако в конце концов она поняла, что выспалась и наелась марципанами на всю оставшуюся жизнь.

Она встала, умылась, спустилась к завтраку и узнала, что репутация ее безнадежно загублена. Ей было все равно. Клара и мысли не допускала, что выйдет замуж за какого-нибудь заурядного купеческого сынка или навсегда застрянет в одном-единственном унылом мире. Поразмыслив, она пришла к выводу, что ей не остается ничего иного, кроме как стать писательницей. Клара продала свои жемчужные сережки и переехала в Кеттердам, где сняла небольшую квартирку с окном на гавань, через которое было видно, как приходят и уходят корабли. Там она стала писать волшебные сказки, неизменно находившие отклик у детей. А под псевдонимом Клара сочиняла куда более жуткие истории для взрослых, благодаря чему регулярно баловала себя нугой и взбитыми сливками, при этом не забывая делиться угощением с мышами.