Диана Ибрагимова - Тайнопись видений [litres]

Цуна вытащила грязный узелок и прижала к груди с такой нежностью, будто внутри была потерянная половинка ее сердца. Сырая ткань местами заплесневела. Наверное, оттого, что сокровище закопали близко к берегу, а волны во время прилива доставали до кромки бамбукового леса.

– Хинду ничего не сказал. Но про него я и так знаю. У него самое лучшее чувство – стать тут хозяином. А знаешь, какое на самом деле лучшее чувство на свете? Знаешь какое?

Девочка прислушалась, но ни в шепоте листвы, ни в плеске волн не зазвучал знакомый голос Ри.

– Я тебе все равно расскажу. Потому что это ужасно умная мысль. Может, самая умная за всю мою жизнь. Слушай внимательно, балда. Самое лучшее в мире чувство – это когда ты нужен кому-то за просто так. За просто так, ясно? Не потому, что ты красивый. Не потому, что ты сильный. Не потому, что без тебя Акула съест остров. И не для того, чтобы ты помог важному человеку.

Цуна тяжело вздохнула.

– Я вот всем, кроме ма, была нужна не за просто так, – прошептала она. – Даже тебе. Ничего ты меня не любил.

В узелке поблескивали бусины, ракушки и пуговицы – богатство, скопленное за годы беготни по острову.

Здесь, на Таосе, никого нельзя было этим удивить. У людей тут имелось много всяких вещей, большая часть которых казалась Цуне совершенно бесполезной. Она не любила цветной остров и не могла полюбить его жителей. Не могла довериться тем, кто хотел ее спалить. Не могла простить Хинду, поднесшего к костру зажженную палку. Таос не принадлежал Цуне, хотя все здесь называли ее Хозяйкой. Они просто боялись Акулу.

Девочка смотрела на сокровища, пока последний луч закатного солнца не растаял в море. Потом она закопала узелок обратно и вслушалась в окружающие звуки. Позади кто-то был, и уже давно.

– Выходи, Хинду! – громко сказала Цуна. – Я знаю, что это ты!

Таосец нехотя вышел из-за бамбуковых стволов. На нем была лимонно-желтая одежда, а длинные волосы, заплетенные в жгуты, лежали на плечах, словно змеи. Цуна запретила Хинду носить оранжевый и велела жить в амбаде, как раньше. За это он еще больше ненавидел бесцветную, но так ему и надо.

– Что, подслушивал? – спросила девочка.

– Да, – нагло ответил таосец. Он знал, что врать Цуне бесполезно. – Приехал человек от Хозяина Смерчей. Завтра утром тебе надо ехать к Алым шатрам, там что-то срочное. Макайя уже собрала тебе вещи.

Девочка надулась. Она терпеть не могла хижину старого колдуна и, несмотря на все уговоры, предпочитала жить здесь, на окраине Таоса, где до моря было рукой подать. Роль Хозяйки острова ей не нравилась хотя бы из-за глупых обязанностей вроде покраски жертвенных козлов или ношения всяких дурацких штук. Но спорить с шаманом себе дороже, поэтому девочка не стала капризничать при Хинду.

– Я правильно угадала твое самое лучшее чувство? – спросила она, вставая и отряхивая ладони об алое платье.

– Нет, – буркнул Хинду, пропуская Цуну вперед.

– Тогда из-за чего ты бы радовался? Чего тебе хочется?

– Просто чтоб ты умерла и все вернулось назад.

Хинду сказал это с таким отвращением, будто червей выплюнул, но Цуна не обиделась. Она смирилась с тем, что бывают люди, которых, сколько ни пытайся, не полюбишь. Даже если они будут делать тебе хорошее.

Из-за шедших с юга туч быстро темнело, духота оседала на коже, и потная ткань липла к спине. Вот за это Цуна терпеть не могла лишнюю одежду. Они с Хинду не прошли и четверти дороги, когда в небесной реке, проложившей путь между темными кронами древовидной травы, проглянули первые звездочки. Словно кто-то высек из облаков ледяные искры, и они застыли, прежде чем растаять в теплом восходе. Цуна шла, задрав голову и любуясь небом, пока его не закрыл парус грозы, раздутый ветром от горизонта до горизонта. Первые капли упали на голые плечи, и ужасно хотелось снять платье, но тогда Хинду все расскажет шаману, а тот опять начнет объяснять Цуне, что мужчины не должны видеть ее голой. Она не голая. У нее есть красивая повязка с ракушками. Просто таосцы дураки. Все до одного дураки. Ри правильно рассказывал про людей из большого мира.

– А почему ты больше хочешь, чтобы я умерла, чем править Таосом? – задумчиво спросила Цуна спустя несколько минут молчания.

Хинду не ответил. Казалось, он идет так медленно, чтобы отстать и отвязаться от бесцветной.

– У-у-у, дурак обросший! – топнула девочка, обернувшись. – Говори, если я попросила! Скажу шаману, что ты не слушаешься!

– Да потому, что ты… – Хинду остановился, сжав ладони в кулаки, и, не глядя на Цуну, произнес: – Ты все испортила.

– Что все?

– Все!

Хинду ускорил шаг, и дождь, словно соревнуясь с ним, закапал чаще.

– Что это за все? – не успокоилась Цуна. – Я не могу испортить все. Назови по порядку. Ну или самое главное. Что тебе больше всего не нравится?

– Ты велела оставлять бесцветных, – бросил Хинду.

Цуна стала идти спиной вперед, чтобы видеть, какое у собеседника лицо. Оно было суровым, как у взрослого.

– Ты думаешь, от этого будут смерчи? Они не от этого. Уже много времени прошло, а смерчей так и не было. Ты почему бесцветных не любишь? Это просто так не бывает. Любить ни за что можно. Ненавидеть – нет. На такое всегда есть причина. Почему ты меня ненавидишь?

– Потому что теперь у меня не будет матери, – зло бросил Хинду, обгоняя Цуну. – Она у меня была из-за того, что шаманы запрещали женщинам рожать порченых. А ты это разрешила.

– Объясни, – потребовала Цуна, хватая мальчика за руку.

Она вдруг почувствовала, как между ними, точно короткая вспышка грозы, мелькнуло что-то общее. И захотелось вцепиться в эту призрачную связь, потому что не любить Хинду было мучительно. Потому что хотелось его простить.

Мальчик остановился и нервно жевал губы. Цуне пришлось добавить:

– Это приказ.

– Моя мама не носила меня в животе, – нехотя сказал Хинду и сморгнул: капля дождя упала ему прямо на ресницы. – Та, которая носила меня, умерла, а у моей второй мамы первый ребенок родился бесцветным, и его отдали Большой воде. Поэтому она растила меня, как своего, и так всегда было. А теперь ты разрешила рожать бесцветных. Мама недавно была беременная во второй раз. И опять родила проклятую. Она так плакала, когда относила ее на скалу. И потом еще много дней ревела. Она теперь точно родит своего ребенка и будет его любить. Потому что носила в животе. А у меня мамы больше не будет.

Дождь шел сплошной стеной. Теплый и плотный, как брызги водопада. За ним не было видно бамбукового леса и дороги. Но именно в этом темном ливне девочка впервые разглядела Хинду яснее, чем в любой из солнечных дней, когда смотрела на него в упор.

– Ты просто жадный! – сообразила она, подпрыгнув. – Ты жадный, как я! У меня был Акулий остров, и он всегда был мой. И у меня была ма. Только моя ма. Я тоже не хотела отдавать ее рыбам. И не хотела отдавать свой дом другим людям. Потому что я тоже жадная. Но мою ма уже съели, а твоя просто родит ребенка. Она от этого не перестанет тебя любить. Ты дурак, Хинду. Любят не за то, что носили в животе. Любят просто так. Хочешь, я буду тебя любить только за то, что ты Хинду? Только это будет сложно. И не сразу. Но я, наверное, смогу. А ты будешь меня любить. Давай?