Диана Ибрагимова - Зенит затмения

В последнем видении Кайоши слышал эту песню. Значит, его душа все еще где-то здесь, как и души других прималей. Они все слышат ее сейчас, и это последнее, что объединяет живых и мертвых. Растворившись в вихре, примали ждали от властия той роли, которая была ему уготована. Даже став пеплом, Липкуд напоминал о ней. И пока театр допевал последние строки, Нико собирался с мыслями и вспоминал всех, кто стоял сегодня вместе с ним.

«Я справлюсь», – подумал властий.

Тысячи подсолнухов, как маленькие солнца, колыхались волнами в такт мелодии. Нико чувствовал это движение. То, как люди подняли цветы и раскачивают ими из стороны в сторону.

Голоса затихли. Властий воззрился на невидимую сферу и громким твердым голосом начал речь.

– Мы знаем, зачем ты пришло сегодня, великое светило, – сказал он. – Ты явилось покарать нас за наши грехи. За то, что мы не приняли твоих детей, и за то, что стремимся убивать друг друга. Ты больше не веришь в нас и хочешь очистить планету, но мы вышли в этот день к тебе, чтобы просить твоей милости. Я, Нишайравиннам Корхеннес Седьмой, законный правитель Соаху, клянусь, что принимаю порченых. И пусть сейчас я стою перед тобой один, меня одного хватит, чтобы изменить ошибки моих предков и предотвратить грехи потомков. И ты можешь прожечь мое сердце, но не найдешь в нем лжи. Ибо я искренен, и я взываю к тебе не ради пощады своей жизни. Я взываю к тебе во имя твоих детей.

Люди жестоки, но ты ничем не лучше, великое светило. Зачем ты так поступаешь со своими детьми? Чувства – самая прекрасная часть человека, а ты облекаешь их в уродливую оболочку и заставляешь их бояться. Пусть они рождаются нормальными, пусть калечности и уродства не мешают им выполнять твою волю. Они не заслужили этих мук, а я не смогу избавить их от этого.

Я, Нишайравиннам Корхеннес Седьмой, принимаю всех затменников Соаху и клянусь принять в свое сердце всех порченых мира. Клянусь до конца жизни помогать Сетерре меняться, чего бы мне это ни стоило. Клянусь, что не дам своему народу пойти по пути войн, убийств и терзаний. Клянусь, что мой народ примет затменников. И прошу у тебя еще один шанс.

Нико поднял подсолнух к небу и услышал, как тысячи рук сделали то же самое. Тишина стала звенящей, колючей и холодной. Полуденный жар словно испарился. Ветер трепал полы одеяний, и властий чувствовал кожей огромный черный диск, нависший над полем. Собравший первый урожай жертв и готовый в любой миг полакомиться остальными. Души прималей рассеялись в пространстве. Наступили минуты, о которых Клецка не знал.

Нико молил провидение, чтобы никто не заметил его страха. Чтобы люди не рассыпались по сторонам и не начали прятаться в траву. Рука дрожала, пепел от людских тел все еще бился в лицо. Было так тихо, что властий испугался. Вдруг никого уже нет? Что, если вспышка произошла, а он в своей слепоте не распознал ее и стоит сейчас абсолютно один посреди поля пепла? А черное солнце потешается над властием, прежде чем уничтожить его.

Прижавшись к Генхарду изо всех сил и захлебываясь слезами, Яни продолжала улыбаться. Она смотрела в черное небо, не переставая верить. Это было так трудно сейчас, что Яни, наверное, ни за что бы не смогла. Но рядом стоял Генхард, крепко сжимал одной рукой девочку, а другой цветок и тоже через силу улыбался. Он смотрел не на черное солнце, а на Нико, за плечами которого уже не было ни Астре, ни лент, которыми его привязывали к спине властия. Кайоши тоже пропал.

Яни не видела отсюда, что случилось там, за внешним кругом. Обзор закрывали взрослые, а она была низенькой, еле в грудь Генхарду дышала. Но зато все слышала. Крики и выстрелы. И то, как люди кругом всхлипывают. Но продолжала улыбаться. Скулы уже болели, и щеки дрожали, но Яни твердила про себя: «Все будет хорошо! Все будет хорошо! Все хорошо!»

– Ох… – выдохнул вдруг Генхард.

Яни проследила за взглядом вороненка и едва удержалась на ногах. От подсолнуха Нико прямо в небо поднимался луч золотистого света, а его волосы из каштановых, почти черных в темноте, становились белыми. Длинный плащ колыхался за спиной Нико, и весь он походил на живую статую, как те, что занимали в Храме каждую нишу. Властий стоял неподвижно, а свет от его цветка становился все ярче, ярче и достал аж до солнца.

Нико готов был опустить руку и тут увидел, как в темноте проступает что-то белое. Сначала мутное, оно вдруг стало четким, и властий увидел свое запястье, мок рое от пота. Колышущийся под ветром рукав, ладонь, пальцы, дрожащие от напряжения, и подсолнух. От него поднимался столб света и пронзал черноту наверху. Затмение накрыло половину неба и составляло круг ничуть не меньше того, что стоял у ног властия.

Цветы в руках порченых сияли желтым золотом. Затмение словно получило белого близнеца на земле. Они замерли друг напротив друга, разделенные только ветром. И в миг, когда властий не мог даже дышать, черное солнце начало осыпаться, открывая лазурь светлого неба. Точно пятно из сажи, оно разлеталось пеплом. От тысяч подсолнухов поднимались столбы света и пронзали светило, выжигая его, как угольную бумагу.

Пепел падал вниз и растворялся в воздухе, не долетая до земли. Все замерли в оцепенении, глядя на то, как в небе сгорает круг затмения, а через него прорываются и падают на землю полосы яркого света.

Без единого слова Нико спустился с возвышения, и толпа разошлась перед ним, словно рассеченная ножом. За спиной властия она смыкалась в шествие, а впереди распахивалась, словно молния на судмирских одеждах. Скоро Седьмой шел впереди всех, приминая босыми ногами траву, согбенную под тяжестью пепла и примятую коленями прималей. По траве со следами крови убитых. Где-то здесь лежал Зехма, а там, быть может, Рори или Марх. Где-то испустил последний вздох Чинуш, а где-то вместе с палаткой сгорел Тавар.

Нико шел по полю, но ему казалось, что он в Хассишан из рассказов Астре и пепел вот-вот поднимется в воздух, чтобы сопровождать их. Мертвые и живые вместе войдут в столицу. Но пепел оставался в траве и только смягчал путь босых ступней.

Стены Падура сияли от лучей золотистого света. Стена из желтого камня прерывалась прямоугольной пустотой. Нико переступил пепельную дорожку, оставшуюся от ворот, и тысячи ног вслед за ним вошли в город.

Здесь было тихо и мертво. Ставни в домах закрыты, всюду плач людей, не успевших толком схорониться от затмения, но оставшихся в живых. Они жались к стенам, натягивая на себя мешки и циновки. Сидели под прилавками, надев на голову корзины. Кто-то даже спрятался под бочкой. Бегали, весело лая, собаки и гоняли рассыпанные фрукты из лотков. Свежая рыба в ведре била глянцевитым хвостом, а лежавшие рядом неразделанные тушки облюбовали мухи.