Джон Толкин - Властелин Колец [litres]

Об отношении христианской традиции к возможности вечной погибели и вечного спасения закоренелого грешника см. также СиУ, с. 209: «В блеске безмерной Любви Божественной, как туман в лучах всепобедного солнца, рассеивается идея возмездия и твари, и всему тварному… но сознание не может допустить, чтобы могло быть спасение без ответной любви к Богу… В пределах рассудка нет и не может быть разрешения этой антиномии».

603Кольца уже нет, однако не все причиненное им зло рассыпается в прах так же мгновенно, как укрепления Барад-дура. Семена уныния в душе Фродо, посеянные Врагом на Мертвых Болотах (см. прим. 413), проросли уже так глубоко, что смогли изменить его взгляд на мир в целом. Фродо говорит не просто о своей судьбе и судьбе Сэма – он делает философское обобщение, когда утверждает, что мир устроен именно так, а не иначе. Конец всему – и прекрасному, и безобразному – один: гибель и бесславие. На чудо надеяться не приходится. С одной стороны, к такому выводу может привести вся история Средьземелья – достаточно вспомнить слова Галадриэли в гл. 7 ч. 2 кн. 1 о бесконечных битвах эльфов со злом, битвах, которые из века в век кончались поражением, и гибели героев, об исчезновении прекрасных эльфийских государств. Однако в Средьземелье унынию ясно противопоставлена надежда (Эарендил, история Берена и Лутиэн и т. д.). Уныние вполне может овладеть странником на земных путях, так как он не видит великого узора, в который вплетена его судьба (см. прим. 313). Фродо не знает о приближающемся спасении и не видит парадоксальности своих слов в контексте именно этой минуты – ведь к ним уже летят орлы, а значит, мир действительно «так уж устроен», что в нем есть место чуду и надежде. Фродо говорит о всем мире – и оказывается не прав уже в отношении своей собственной судьбы. Неверие оказывается результатом ограниченного мировосприятия; однако в контексте христианской веры ни один печальный конец не является по-настоящему печальным, потому что он не является настоящим «концом». К гибнущему человеку (или хоббиту!) даже в тот момент, когда им завладевает окончательное отчаяние, всегда «летят орлы» Пришествия Христова и «Вселенского Счастливого Конца» (см. о счастливом конце в христианской перспективе в прим. 605). Язычник, исповедующий «северную теорию мужества» (см. прим. 230 и 585) и приученный к мысли о неизбежной победе хаоса, не знает о грядущей победе Единого Бога над хаосом и порождениями тьмы. «Смерть, где твое жало? Ад, где твоя победа?» – вопрошает св. Иоанн Златоуст в своем Пасхальном Слове. В контексте Спасения, Искупления, Воскресения никакое уныние и никакая печаль не способны удержать за собой того смысла, который был в них раньше. Уныние в христианстве превращается в атрибут врагов Христа, избравших погибель, – тех, кому ненавистен Счастливый Конец: это солдаты сил Хаоса и Тьмы – Черные Всадники; именно поэтому в их крике звучит такое всепоглощающее уныние и тоска. В пределах же земной истории уныние может быть не только следствием вражды на Бога, но и следствием неверия, невежества или наваждения и опирается на неистинную картину мира.

604 Кормаллен . Синд. «золотое кольцо».

605Орлы на сей раз не могут изменить исхода битвы, как изменили его в «Хоббите» (см. гл. 17), но их появление символизирует внезапный поворот событий к лучшему. Счастливый Конец, по Толкину, – суть и предназначение всякой волшебной сказки. В эссе «О волшебных сказках» («On Fairy-Tales»), опубликованном в 1947 г., Толкин утверждает, что радость и утешение, которые приносит сказка, гораздо важнее «иллюзорного утоления извечных желаний человечества», в чем видят смысл сказок некоторые ученые. Эти радость и утешение заключены в Счастливом Конце. Чтобы обозначить Счастливый Конец терминологически, Толкин изобретает слово «эвкатастрофа» (eucatastrophe), в противоположность «дискатастрофе» – плохому концу (catastrophe по-английски означает и «катастрофа», и «развязка»). В переводе Н. Прохоровой (в кн. «Дерево и лист», М., 1991 г.) употреблен термин «счастливая развязка». Эв – — греческая приставка, имеющая положительный смысл, дис – — приставка с отрицательным смыслом. Счастливый Конец всегда является в волшебной сказке неожиданным и чудесным даром, который, однако, не отвергает возможности исхода печального: если бы печальный исход был изначально невозможен, радость была бы не такой острой. Счастливый Конец, по мнению Толкина, отвергает не возможность «дискатастрофы» как таковой, но обязательность окончательного всеобщего поражения, что прямо противоположно «духу Рагнарёка (см. прим. 585), и эта уверенность волшебной сказки является поистине «благой вестью» (Evangelium), мимолетным проблеском Радости – Радости, которая царствует за пределами этого мира, радости острой, как печаль» (ЧиК, с. 153). Эта радость «вонзается в сердцевину всех сказочных хитросплетений, разрывает их – и через образовавшийся разрыв проникает луч света» (там же). Хорошая волшебная сказка дает избавление от узкого, искаженного взгляда на смысл реальности, но удается ей это только потому, что через Счастливый Конец сказка каждый раз соприкасается с «величайшей из всех волшебных сказок» – Евангелием. Это не значит, что Толкин не верит в реальность Евангелия и считает его «сказкой». Дело в том, что Евангелие имеет все структурные черты сказки, мифа или великого романа, говорит Толкин, но при этом является реальной частью человеческой истории – то, о чем в нем говорится, действительно было. Это история о том, как Величайший из всех сказочников – Бог – Сам нисходит в созданную Им сказку, в которой живем и действуем мы все, и становится ее участником. Это вхождение Автора в собственную сказку означает, что у нее есть Счастливый Конец, и Этот Конец – Рождество. Воскресение же – Счастливый Конец Воплощения, Сказки с участием Сказочника. Таким образом, утверждает Толкин, в «счастливом конце» сказки заключена благая весть о Вселенском Счастливом Конце, вечная истина о судьбе этого мира. В письме к Э. Роналд от 15 декабря 1956 г. Толкин пишет: «Как христианин и римский католик, я не ожидаю от истории человечества, чтобы она была чем-либо, кроме сплошной длинной цепи поражений, – и все же в ней есть примеры, которые можно назвать проблесками конечной победы. В легендах они выражены более отчетливо и больше трогают сердце» (см. также прим. 274). В письме к сыну Кристоферу от 7–8 ноября 1944 г. (П, с. 99–100) Толкин пишет: «…В воскресенье… мы попали на одну из лучших (и самых длинных) проповедей о. С. Он дал замечательное толкование на евангельское чтение (исцеление кровоточивой и дочери Иаира) <<���Евангелие от Марка, гл. 5.>> и весьма кстати оживил свою проповедь, сравнив трех евангелистов. П. <<���Речь идет о дочери Толкина Присцилле.>> показалось особенно забавным одно его замечание насчет св. Луки: св. Луке, как врачу, не очень-то нравилось, что от врачей женщине стало только хуже, и он предпочел обойти это молчанием. Ну а затем о. С. добавил ко всему этому живое описание современных нам чудес. Подобный же случай произошел с женщиной, которая болела чем-то похожим… попав в Лурд <<���Лурд – город во Франции, где в XIX в. девочке Бернадетте явилась Дева Мария. К лурдскому источнику святой воды верующие приходят за исцелением.>>, она внезапно исцелилась, и опухоль исчезла бесследно… А трогательная история о маленьком мальчике? У него был туберкулезный перитонит, и он не исцелился. Опечаленные родители сели с ним в поезд; а мальчик почти умирал, и при нем неотлучно дежурили две сиделки. Когда поезд поехал, в окне на мгновение показался чудесный грот. И тут мальчик вдруг сел и заявил: «Я хочу пойти поговорить с девочкой». А в поезде с ним ехала маленькая девочка, исцелившаяся. И он встал и пошел к ней; они немного поиграли, потом он вернулся и потребовал есть. Ему дали торт, две чашки шоколада и несколько гигантских бутербродов с консервированным мясом, и он все это съел! (Случай этот произошел в 1927 г.) Так Господь наш приказал дать есть дочери Иаира. Просто и по существу!.. Все чудеса таковы. Они вмешиваются в обыденную жизнь, но она – настоящая, а настоящая жизнь нуждается в пище и всем таком прочем… История с мальчиком (а это, разумеется, засвидетельствованный, авторитетнейший факт) с ее поначалу печальным концом, который нежданно-негаданно превратился в конец счастливый, тронула меня до глубины души и вызвала то особое чувство, которое посещает иногда всех нас, хотя и не слишком часто. Его нельзя спутать ни с чем… И вдруг я понял, что это за чувство. О нем-то я и пытался написать в моем эссе о волшебной сказке… Я даже сочинил для него специальное слово: «эвкатастрофа». Оно означает неожиданный поворот к лучшему, когда сердце внезапно пронзает радость, а на глазах выступают слезы (и я готов доказывать, что чувство эвкатастрофы – самое высокое из всех, какие только способна вызвать волшебная сказка). Я пришел к выводу, что чувство это обязано своей исключительной силой внезапному проблеску Истины, который в нем заключен. Все твое существо, связанное миром материальных причин-следствий и поверх всего – цепью Смерти, чувствует внезапное облегчение – будто порвалось одно из звеньев этой цепи, и ты освободился, и ощущаешь… что в Большом Мире, для которого мы на самом деле и созданы, – все устроено именно так…»