Н. Джемисин - Пятое время года [litres]

Прежде до этих клятых обелисков никому дела не было. Но никто и никогда не видел его висящим так близко над центром крупного города, да еще с дохлым камнеедом внутри.

Но кроме расспросов Сиенит по поводу ее мнения насчет поднятия обелиска – ее уже начинает корчить всякий раз, как ей представляют очередного Какого-то Инноватора Откуда-то – никто ничего больше от Сиенит не хочет. Это хорошо, поскольку у нее нет полномочий вести переговоры от имени Эпицентра. Это мог бы сделать Алебастр, но она не хочет, чтобы он торговался с кем бы то ни было по поводу ее услуг. Она не думает , что он нарочно подпишет ее на то, что ей не нравится, он же не полный дурак. Таковы нормы.

Что хуже, она не до конца доверяет Алебастру. Она не видит смысла в том, чтобы оставаться здесь. Эпицентр должен хотеть ее возвращения в Экваториали, где ее смогут допросить в Седьмом университете в присутствии имперских ученых и где старшие смогут оценить, сколько будет стоить для исследователей разговор с ней. Они должны хотеть сами поговорить с ней, чтобы лучше понять ту странную силу, которая уже трижды давала ей себя ощутить и которая, как она в конце концов понимает, каким-то образом исходит из обелисков.

(И еще с ней должны хотеть пообщаться Стражи. У них есть свои тайны. И больше всего ее беспокоит, что они не проявляют интереса.)

Алебастр предупредил ее не говорить об этом. Никто не должен знать, что ты способна связываться с обелисками , сказал он на следующий день после происшествия. Тогда он был еще слишком слаб после отравления, едва способен вставать с постели. Оказалось, что он был слишком вымотан орогенистически, чтобы сделать что-нибудь, когда она подняла обелиск, несмотря на то что она хвасталась перед Азаэль его дистанционными возможностями. Но как бы он ни был слаб, ему достало сил схватить ее за руку и заставить слушать себя. Говори всем, что ты просто пыталась сместить пласт, и эта штука выскочила сама, как пробка, из-под воды. Даже наши этому поверят. Это просто очередной бессмысленный артефакт какой-то очередной мертвой цивилизации, и никто не будет расспрашивать тебя, если ты не дашь повода. Так что не разговаривай об этом. Даже со мной.

Конечно, от этого ей еще сильнее хочется об этом поговорить.

Но когда она попыталась заговорить об этом после того, как Бастер оправился, он так на нее зыркнул, что она поняла намек и перешла к другой теме.

И это злит ее больше, чем что-либо еще.

– Хочу пройтись, – говорит она в конце концов и встает.

– Отлично, – Алебастр потягивается и встает, она слышит, как хрустят его суставы. – Я иду с тобой.

– Я не просила компании.

– Нет. – Он опять улыбается ей, но на сей раз жестко. Она начинает ненавидеть такую улыбку. – Но если ты собираешься погулять одна, вечером, в чужом городе, где одного из нас уже пытались убить , то тебе лучше иметь компанию.

Сиенит вздрагивает.

– А.

Но это другая тема, о которой они не могут говорить, не потому что Алебастр запрещает, а потому что никто из них ничего толком не знает и может только строить догадки. Сиенит хочется верить в самое очевидное – кто-то на кухне просто недостаточно опытен. Но Алебастр указал ей на одну нестыковку – никто в этой гостинице или городе не почувствовал себя плохо. Сиенит думает, что этому тоже есть простое объяснение – Азаэль велела поварам отравить только еду Алебастра. Разозленные Лидеры склонны к такому, по крайней мере, если судить по рассказам о них, изобилующим отравлениями и изощренной тайной злобой. Сиенит больше нравятся истории о Стойких, преодолевающих невероятные сложности, и Селектах, спасающих жизнь путем хитрого политического брака и стратегической репродукции, или об Опорах, решающих свои проблемы с честной жестокостью.

Алебастр, будучи Алебастром, думает, что в его почти смертельном отравлении есть нечто большее. И Сиенит не хочется признавать, что он может быть прав.

– Ладно, – говорит она и одевается.

Стоит приятный вечер. Солнце садится. Они идут по наклонному бульвару в гавань. Их тени стелются далеко перед ними, и дома Аллии, по большей части покрытые штукатуркой песочного цвета, на краткое время приобретают более глубокие драгоценные тона – алый, фиолетовый, золотой. Бульвар, по которому они идут, пересекает извилистую боковую улочку, заканчивающуюся маленькой бухтой в стороне от шумного района гавани. Когда они останавливаются насладиться видом, то видят группу местных подростков, которые играют на черном песке и смеются. Все они гибкие, загорелые, здоровые и откровенно счастливые. Сиен не может оторвать от них взгляда и думает: может, это и означает расти нормальным?

Затем обелиск, который хорошо виден в конце бульвара, на котором они стоят, он висит в десяти-пятнадцати футах над поверхностью гавани, испускает еще один из низких, едва заметных импульсов, которые издает с тех пор, как Сиенит подняла его, и это заставляет ее забыть о детях.

– Что-то с это штукой не так, – говорит Алебастр тихо-тихо.

Сиенит смотрит на него, раздраженная, и с ее языка вот-вот готовы сорваться слова: Что, теперь ты хочешь поговорить об этом? – когда замечает, что он не смотрит на обелиск. Он шаркает по земле ногой, засунув руки в карманы с видом – о, Сиен чуть ли не смеется. На миг он кажется застенчивым юнцом, готовым предложить что-то неприличное своей симпатичной спутнице. То, что он не молод, не застенчив и что ему все равно, красива она или дурна, не имеет значения, поскольку они уже трахались. Случайный прохожий не поймет, что он вообще думает об обелиске.

Что тут же заставляет Сиенит понять: Никто не сэссит этого импульса, кроме них . На самом деле это не совсем импульс. Он не краткий, не ритмичный, это мгновенная пульсация, случайная и зловещая, как зубная боль, которую она периодически сэссит. Но если бы остальные люди в городе сэссили это хотя бы раз, они уже не смеялись бы и не играли на исходе этого долгого золотого дня. Они все высыпали бы на улицы и смотрели на эту массивную, нависающую штуковину, к которой Сиенит в душе все чаще начинает применять прилагательное опасная .

Сиен понимает намек Бастера и берет его за руку, прижимаясь к нему, будто действительно его любит. Она понижает голос до шепота, хотя и не понимает, от кого или чего он пытается скрыть их разговор. Деловой день города заканчивается, на улицах есть люди, но никого рядом, и никому нет до них дела.

– Я все жду, когда он поднимется, как остальные.

Поскольку он висит уж слишком близко к земле – или к поверхности воды. Все прочие обелиски, которые видела Сиен – включая тот аметистовый, что спас жизнь Алебастру и который по-прежнему парит в нескольких милях от берега, – находятся на уровне нижнего слоя облаков или выше.