Вера Камша - Сердце Зверя. Том 3. Синий взгляд смерти. Рассвет. Часть пятая [litres]

– Вроде нет, но игра слов изящная.

– Ты всегда был сомнительным, – объявил Вальдес, застегивая многочисленные пуговицы. – Мы все сомнительные, беда, что несомненные с первым залпом куда-то расточаются, вот были, виляли хвостами, а вот уже и нет… У дриксов тоже так, только у них еще и Кальдмеер уверовал. Тебе «кровь»?

– Я сегодня пить не собирался.

– А придется, говорю тебе, как Проэмперадор Проэмперадору. В честь дня рождения его величества, и не ври, что ты забыл вертел Арамоны!

– Так вот почему ты с ангелочков к верноподданству прыгнул?

– Я? – Вальдес к единожды брякнутому возвращался не любил, а сегодня к тому же пребывал в смутном расположении духа. – Идет кто-то.

На всякий случай Ли отошел к окну, за которым угасал короткий серенький день. Разумеется, он помнил. И вертел Арамоны, и хныкающего принца, и то, как Фридрих Манрик требовал у дворцового врача дать Карлу успокоительное, дабы представление прошло должным образом. Лекарь – где он сейчас, кстати? – не то чтобы отказывался, но хотел получить четкий приказ если не от Сильвестра, то хотя бы от старшего Манрика, наследника ему было мало.

– Августейшая чета, – громко доложил вице-церемониймейстер, – следует в Триумфальный зал. Оркестр готов, все приглашенные в сборе. Остается три минуты.

– Господин Савиньяк, вы готовы принять его высочество? – задал глупый, но положенный вопрос Фридрих и, не дожидаясь ответа, протянул руки к принцу. Разряженный в белое Карл часто заморгал и не то пискнул, не то тявкнул, еще крепче прижавшись к необъятной в своем парадном платье няньке.

– Мэтр! – Лицо наследника Манриков пошло красными пятнами. – Приказываю… Дайте ему что-то, иначе… Если он разревется, я отправлю вас в Багерлее!

– Я… Господин Савиньяк, вы слышите? Я подчинюсь, но вы подтвердите… подтвердите, что мне было приказано…

– Нет. – В другом месте Ли бы сказал «не подтвердю», но дворец все же не балаган, хоть порой и похож. – Господа, церемония представления наследника раз и навсегда прописана Франциском Первым, и успокоительное для ее участников, любых, в ней не предусмотрено. Прошу простить, фанфары.

Это было не риском, всего лишь хорошо, хоть и быстро обдуманной резкостью. Ставший вовсе малиновым церемониймейстер с ответом промешкал, а Савиньяк отцепил от няньки тяжеленького принца и под нарастающий трубный рев понес в Триумфальный зал. Как ни странно, его высочество не заплакал, очень может быть, что от неожиданности.

Спать Жермон захотел сразу после начала королевской речи. Малыш говорил громко, время от времени заученно взмахивая рукой: так читают стихи о травке, солнышке и прочих ласточках. Ариго пытался вслушиваться, но голову словно бы заливало изнутри чем-то теплым и сладковатым. Оставалось прикусить щеку, что новоявленный маршал и проделал, но оголодавшие сплюшцы отставать не желали. Из последних сил сдерживая зевоту, Ариго уставился на внемлющих монарху подданных. Без толку. Разноцветные, сливающиеся в какой-то хвост фигуры не вызывали никаких чувств, вот лет двадцать назад зрелище наверняка бы вызвало у изгнанника злость, а когда злишься, не уснешь. Когда злишься, радуешься, волнуешься, размышляешь, когда мерзнешь и хочешь жрать, в конце концов! Увы, Жермон был сыт и при этом спокоен, как еловый пень, похоже, все оставшиеся после Кабаньего Лога чувства ушли на ночные посиделки с Людвигом. Старая дружба успешно пережила Излом, Ойгена, женитьбу и новую перевязь, настолько пережила, что друзья не заметили, как досидели до жиденького зимнего рассвета.

Ариго скосил глаз на страдавшего по ту сторону трона Людвига, тот вроде бы держался, но разобиженные сплюшцы наверняка донимали и его, а король продолжал старательно пищать. Маршал тоже старался: таращился на развешанные по стенам трофеи, сжимал и разжимал пальцы ног, прихватывал зубами то щеку, то язык, но сонные волны становились все выше, не помогло даже мысленное письмо Ирэне. Или помогло, потому что Ариго увидел серебряный от инея сад. На снегу синели узкие женские следы, тростники тоже стали серебряными и теперь не шуршали, а звенели. Тоненько и длинно, как алатский хрусталь, не идти на этот звон было нельзя, Жермон и пошел. К озеру, давшему свободу Ирэне, к спящему в глубине кольцу Савиньяка…

– Создатель, – рявкнул взлетевший к небу селезень, – храни Талиг и короля Карла!

Ариго тряхнул головой и уставился на воздвигшегося у подножия трона ликтора с раскрытой книжищей.

– В ознаменование великой и сообразной радости, – ревел тот, – коя в день рождения нашего доброго короля Карла охватывает сердца истинных талигойцев, и во имя справедливости, коя требует отдать должное преданности, разуму и умению…

Сплюшцы бросились врассыпную, последний, самый нахальный, удирая, успел сунуть хвост в маршальскую ноздрю. Удержаться и не чихнуть было непросто, но торжества Ариго все-таки не испортил.

Занудство шло к концу, в подтверждение чего сверху красноречиво пиликнуло – музыканты готовились, пора было подумать о даме. Если, конечно, Рокэ так и останется с матерью, хотя почему бы ему не остаться? Мать не станет ни клянчить, ни заигрывать, за нее можно отлично спрятаться. Прячущийся Ворон… Подобное возможно лишь в процветающем королевстве!

Гася ухмылку, Арно уставился на млеющий по ту сторону зала цветничок. Негаданное освобождение от сыновних обязанностей порождало сложность, пусть и забавную. Виконт помнил, что, покончив с болтовней, августейше-регентская компания танцует кальтарин, к которому по ходу дела примыкают приглашенные, начиная с ближайших к трону, причем пар будет ровно столько, сколько наберется дам. Не участвовать нельзя, разве что поблизости не останется ни одной свободной каракатицы. Дамы, в свою очередь, не могут отказать ухватившим их кавалерам, но последнее капитана Савиньяка волновало мало. Ничего против того, чтоб прогуляться под музыку среди трофеев, он не имел, оставалось решить, с кем.

Веселее всего было бы ухватить тетку Анну, но вокруг нее вертелся кузен, который наверняка бы счел приглашение поводом для общения, а подавать трусу руку не тянуло. Замужняя кузина тоже не вдохновляла, а девиц на выданье Арно обещал не полошить. Виконт честно пробежался глазами по личикам, лицам и рожам, уперся взглядом в старуху Фукиано, подавил искушение перезарáзить Валентина, и тут на балконе взревело, а приставы грохнули своими жезлами.

– Его величество Карл Четвертый Оллар, – мордатый церемониймейстер явно чувствовал королем себя, – исполняя замысел своего несчастного отца, объявляет об учреждении ордена Белой Гвоздики, кавалерами коего становятся безупречные в своем служении и верности военные из числа дворян, чья личная доблесть…