Алекс Маршалл - Пепел кровавой войны [litres]

София напрягла всю свою волю, чтобы не заехать в челюсть старой карге, и краем глаза заметила, что Индсорит оперлась о кафедру, чтобы устоять на ногах. Девочка уже далеко ушла от порога смерти, но любое волнение быстро лишало ее сил, а худшего потрясения, чем то, что она сейчас испытывает, трудно даже представить. Ее внезапная слабость лишь подчеркнула сомнительное положение, в котором оказались две бывшие королевы, по собственной беспечности забравшись в самую гущу революции. Чего София ожидала от этих людей – что они устроят для нее триумфальное шествие? Мятеж, который Элувейти возглавляла с того времени, когда София покинула город, основывался на утверждении, что Поверженная Королева приняла мученическую смерть за их общее дело, и это означало, что мертвая София им нужней, чем живая. Живые люди имеют привычку думать самостоятельно, чем только усложняют призывы, и, поскольку София не может больше оставаться мученицей, она, очевидно, должна стать козлом отпущения, так же как и Индсорит… И сейчас она должна сделать все возможное, чтобы эти люди не поступили так, как обычно поступают крестьяне с жертвенными козлами. София не особенно беспокоилась за себя; раз уж Мордолиз сумел защитить ее и от вражеских армий, и от королевы демонов, то должен уберечь и от дерзких простолюдинов. Но Индсорит выглядит не очень крепкой. И как бы ни хотелось выбить зубы Элувейти, это не спасет положения…

Но она вовсе не собиралась молча выслушивать оскорбления, уповая на то, что это только слова, и ничего больше.

– Спокойно, малыш, – сказала она демону, и тот немедленно приглушил рычание, хотя по-прежнему скалил зубы на Элувейти.

Иронически улыбнувшись Индсорит, София подошла к Ониксовой Кафедре и обратилась к жителям Диадемы в первый раз с тех пор, как сбежала от них:

– Да, это я, София. И все, что наговорила обо мне эта старая морщинистая задница, чистая правда.

Удивительно, как не погасли разом все свечи, когда собравшиеся в Доме Цепи дружно выдохнули.

– Конечно, это не вся правда, а только тот вариант, который больше всего устраивает лично ее и ту революцию, что вы устроили, но пусть будет так. Я это заслужила. – Картинно нахмурясь, она пожала плечами и продолжила: – Да, вот такой я кусок дерьма. Я пыталась спасти мир. Ничего не вышло. Пыталась быть доброй королевой. Тоже не получилось. Становилось ли всем от моих стараний только хуже? Несомненно. Но знаете, когда я поступила правильно? Когда свалила, на хрен, отсюда при первой же возможности.

Все уставились на нее, одни – с раскрытым ртом, другие – покраснев так, что едва не лопались, как лопается гнойник, если надавить. Никто пока не произнес ни слова, но было ясно, что долго так продолжаться не может. Она потеряла этих людей, и очень быстро. Жаль, потому что признать свои ошибки после всех этих драных лет оказалось совсем не трудным делом – теперь, когда все уже позади. Драть-передрать, это даже приятно. В первый же день, проведенный в Доме Цепи, она пришла к выводу, что признание облегчило ей душу.

– Однако я должна сказать вам еще кое-что, – объявила она, и в этот момент поднялся недовольный шум. Но у них были только ладони и покрытые пеплом легкие, а она пользовалась мощной усилительной системой, проходившей по недрам замка Диадемы и устроенной так, что ее голос ясно прозвучал по всему Дому Цепи. – Элувейти во многом права. В той части, что касается меня. Но в одном она ошибается. Я не появилась ни в последнюю минуту, чтобы спасти положение, ни несколькими минутами позже. Я вообще появилась здесь не ради вас. Я пришла сюда, чтобы сокрушить Цепь, вот и все, но пришла слишком поздно. Так что я еще бо́льшая старая манда, чем вы обо мне думаете.

Она остановилась, чтобы перевести дух, и в этот момент крики и свист зазвучали даже громче, чем те, которыми была встречена Индсорит. Так, на хрен, и должно было произойти. Так чернь и должна почитать свою королеву.

– И последнее, что я хочу вам сказать, потому что вы, точно так же как и я, устали от всего этого прекраснодушного блеяния. Элувейти раскусила меня, вне всякого сомнения, но она ошиблась в том, что касается Индсорит. Она ошиблась. Индсорит старалась изо всех своих драных сил. И когда Черная Папесса предложила ей выбор: или умереть ради людей, или остаться жить ради себя, она выбрала смерть. Легко проклинать ее за все большое дерьмо, что случилось, пока она была королевой. И за маленькое дерьмо тоже. Легко проклинать Индсорит за все, что пошло не так при ее правлении… Но бо́льшая часть из этого случилась не по ее вине. Или, может быть, меньшая часть, но уж точно не всё.

Кто-то ущипнул Софию за предплечье, и, пока крики и улюлюканье разносились по залу, она обернулась к Индсорит, что с округлившимися глазами стояла рядом, вцепившись в ее руку и качая головой. София выдернула руку и чуть ли не прокричала с кафедры, потому что это должны были услышать все, чтобы узнать правду вместо домыслов:

– Да, она кое в чем облажалась! Так бывает, и вы скоро это поймете, когда сами попытаетесь управлять городом. Людей истязали? Верно, но и ее тоже. Люди умирали? Спросите своих родных, что они об этом думают… Ах да, вы не можете. Но знаете, что я вам скажу? Индсорит заботилась о своем народе, и, когда в Диадеме началось это мрачное дерьмо, она не спряталась от вас, как это сделала я, а боролась до конца. До конца.

– Ни хрена себе! – выдохнула Индсорит, уставившись с разинутым ртом на Софию, пока эхо от выступления Холодного Кобальта затихало, уступая место раздраженному лаю. Непривычно тревожный вой Мордолиза добавил в этот хор нежелательную ноту. – Ни хрена себе хрена, София! Что это было?

– Не благодари меня, пока не выберемся из церкви, – сказала София, поскольку, несмотря на всю искренность и пылкость, не сумела покорить толпу.

В свое время Марото научил ее одному выражению из своего актерского прошлого на тот случай, когда выходишь на сцену и делаешь все возможное и невозможное, но в зале царит тишина, если не хуже. Он называл это «в театре тихо и темно, как ночью в заднице». Не очень удачное выражение, так ведь и актер из него вышел неважный.

– Хорошо хотя бы то, что мы с тобой покончили с местными политическими играми… ради чего-то более важного и разумного.

– Мы должны принять решение, – объявила Элувейти, напомнив Софии, что та слишком увлеклась происходящим перед ней и забыла о творившемся у нее за спиной.

– Да? Вы решаете, хотите ли снова сделать меня королевой?

Она обернулась, чтобы посмотреть, как воспринял новый парламент ее речь, но все эти люди перешли в одну из капелл или куда-то еще, а вместо них на почтительном расстоянии от Софии стояла дюжина охранников в легкой броне… Нацелив большие арбалеты на нее и на Индсорит. За спиной у головорезов она увидела Элувейти, выглядевшую ужасно довольной для женщины, чью шею Холодный Кобальт едва не испытала на прочность. София слегка пнула Мордолиза, возмущенная тем, что сукин сын не предупредил об опасности… и в животе у нее все сжалось, когда сапог наткнулся на мягкое и податливое. Пес дрожал, лежа на земле, выпучив глаза и высунув язык; черная пена пузырилась в пасти. София была так поглощена попытками докричаться до Индсорит сквозь грохочущую ярость толпы, что не заметила, как он упал и даже перестал дышать.