Джон Норман - Свидетельница Гора

Само собой, после этой команды я замолчала, а женщина, повернувшись к Леди Костанции, подпустив мёду в голос, спросила:

— Значит, глупая неуклюжая девка просит у меня прощения?

— Да, Госпожа, — со всей возможной скромностью ответила моя подопечная, последовав моему примеру.

— А вот мы сейчас и посмотрим! — закричала свободная женщина, и я, с ужасом увидев, как поднялась её рука, зажмурилась.

— Подождите, — послышался спокойный мужской голос. — Не стоит оставлять отметин на её коже. Это может снизить её рыночную стоимость.

Приоткрыв глаза, я увидела, как оскорблённая женщина резко повернулась к говорившему. Но руку она опустила. Похоже, мужчина обладал неким весом. На его левом рукаве, ближе к нижнему краю, красовался сине-жёлто-синий шеврон. Цвета касты Работорговцев! Не трудно догадаться, что перед нами стоял человек, бывший превосходным судьёй женской плоти.

— Я понимаю, Вы рассержены, — заметил он оскорбленной женщине. — Но Вы можете понизить её цену.

— Она бесполезна, — презрительно бросила та.

— Не скажите, — усмехнулся работорговец, — она может принести кое-какую пользу при продаже.

Затем мужчина повернулся ко мне и уточнил:

— Она плохо знакома со своим ошейником, не так ли?

— Да, Господин! — с благодарностью подтвердила я.

Затем он окинул оценивающим взглядом Леди Констанция и, усмехнувшись, посоветовал:

— Чем быстрее Ты изучишь свой ошейник, тем будет лучше для тебя, нежная маленькая вуло.

Девушка испуганно кивнула.

— А какое удовлетворение получу я? — возмутилась оскорблённая до глубины души свободная женщина, стискивая в руке стрекало.

— На живот, рабыня! — властно бросил работорговец Леди Констанции.

Девушка, не мешкая ни мгновения, повалилась на живот. Кстати, я сама чуть тоже не бросила себя животом на камни, хотя приказ меня не касался, а мужчина даже не взглянул в мою сторону. Было что-то такое в его голосе, что женщины вроде меня понимают нутром. Впрочем, это был голос, которому любая женщина повинуется на уровне инстинкта.

Даже свободная женщина, тискавшая в руке стрекало, в страхе прянула назад.

— К её туфлям, глупая неуклюжая девка, — приказал работорговец, — и проси у неё прощения как тебе подобает.

Немедленно, не пытаясь скрыть охватившего её страха, Леди Констанция извиваясь словно гусеница поползла вперёд и прижалась губами к туфлям свободной женщины, целуя их снова и снова.

— Я — глупая, неуклюжая девка, — всхлипнула моя подопечная. — Простите мне, я прошу Вас, прекрасная Госпожа! Пожалуйста, простите меня, прекрасная Госпожа!

Мне подумалось, что туфли, что ей пришлось целовать, могли быть очень похожими на тех, которые были на ногах самой Леди Констанции в тот день, когда её похитители. Кстати, пленницам и узницам редко позволяют оставить чулки, туфли или сандалии. Туфли самой Леди Констанции, если я правильно поняла, были использованы для того, чтобы дать недвусмысленный сигнал кому-то, что она оказалась во власти похитителей. Для рабыни, кстати, нет ничего необычного в том, чтобы обратиться к свободной женщине, пусть и скрытой под вуалью, как к «прекрасной Госпоже». Это один их способов попытаться польстить и успокоить её. Понятно, что чаще всего кейджера понятия не имеет, красива та или нет. Может статься, что окажись она на рынке и ей сильно бы повезло, если бы за неё дали несколько медяков, как за девку чайника-и-циновки, но в данном случае, основную роль играет то, что она свободна.

— Достаточно, — поморщилась свободная женщина, отступая на шаг назад и возвращая стрекало тому парню, который его принёс.

Работорговец сверху вниз посмотрел на Леди Констанцию, обессилено растянувшуюся на мостовой перед свободной женщиной. Я по-прежнему опустив голову стояла на коленях рядом со своей подопечной, сжимая поводок в руке.

— Если Ты хочешь выжить, — сказал он обращаясь к девушке, — тебе стоит быстрее изучить свой ошейник, маленькая вуло. Ты меня поняла?

Леди Констанция, испуганная до колик, возможно едва понимающая то, что она сделала и то, что было сделано с ней, а может быть и наоборот, понимая это слишком хорошо, повернула голова влево, и энергично утвердительно закивала.

— Благодарю вас, Леди, — сказал работорговец, слегка обозначив поклон, свободной женщине, столь глубоко оскорблённой моей подопечной, — от имени всех держателей живого имущества, за ваше понимание в данном вопросе, и за проявленную в этой ситуации мягкость.

— Это пустяк, — ответила ему она, но, я заметила, что голос её немного дрожал.

В конце концов, она, хоть и свободная, но всё же женщина, оказалась в присутствии такого мужчины.

— Вы, несомненно, столь же красивы, как и милосердны, — сказал он.

Рука женщины непроизвольно дёрнулась по направлению к лицу, словно в попытке проверить на месте ли её вуаль, правда мне показалось, что при этом ткань самую малость сдвинулась в сторону. Но затем, она поспешно исправила эту оплошность. Работорговец не дал ни малейшего повода к тому, чтобы можно было подумать, что он заметил её затруднение, лишь улыбнулся и сказал:

— Сегодня прекрасный день. Могу ли я получить привилегию сопровождать вас? В садах на террасах ниже зацвёл веминий.

— Конечно, — ответила женщина, и он протянул руку и взял её маленькую, затянутую в перчатку ладонь.

Кстати, на этой планете нет ничего необычного в том, что мужчина столь трепетно относится к таким обычным вещам, как цветы. Впрочем, не исключено, что в характере у всех мужчин найдётся аналогичная слабость. Я не знаю. Во всяком случае, здешние мужчины, или точнее большинство из них, возможно, по некой причине культурного характера, как мне кажется, не боятся этой части своего я или, по крайней мере, не делают попыток скрыть этого. Наверное здесь, учитывая культуру, в которой они выросли и проживают, культуру, в которой законодательно закреплены их естественные права, права мужественности и доминирования, они могут позволить себе быть цельными мужчинами, а не окультуренными или политизированными полумужчинами, того или иного вида. Конечно, сначала мне это показалось парадоксальным. Представьте себе, каково мне было обнаружить мужчин с такой огромной любовью относящихся к природе, и при этом совершенно не заботящихся о съёжившейся от страха женщине, закованной в цепи у их ног. Неужели нас, за то, кем мы были, расценивали, недостойными большего внимания, чем тонкие лепестки крошечного цветка? Неужели они знали нас настолько хорошо? Не был ли наш истинный характер настолько очевиден для них? А может, спрашивала я себя, они считали нас своими тайными врагами? Они думали, что мы ведём скрытую войну против них? Не понимали ли они также и того, что мы были тем тайным врагом, который, на самом деле, хочет капитуляции, подчинения и порабощения? Не понимали ли эти мужчины, что мы сами хотели проиграть тайную войну, быть побеждёнными, полностью, что мы сами жаждали завоевания и унижения, чтобы согнуть свои шеи перед ошейниками победителей для того, чтобы затем служить им в качестве их беспомощных рабынь? И прошло не так много времени, прежде чем я пришла к пониманию того, что это странное соседство, этот кажущийся парадокс, эта любовь к цветам и порабощение женщин, являются двумя сторонами одной монеты. И дело здесь не только и не столько в том, что они знают нас, и знают нас хорошо, знают о нашей мелочности и тщеславии, каковые свойства и бросают нас к их ногам. И даже не просто потому, что они знают нас, и знают это хорошо, что мы, будучи их врагами должны быть побеждены и брошены к их ногам. Они бросают нас к своим ногам, где нам и надлежит быть, просто, частично из-за их приверженности природе, а частично по причине их нежелания ставить её под угрозу. Просто они знают, что, если нас не удержать там, то мы уничтожим их самих. Мы презираем и ненавидим мужчины, слишком слабых для того, чтобы держать нас в рабстве, поскольку тем самым они не только предают себя, но и отказывают нам в нашей собственной природе. Мы хотим всего лишь принадлежать, служить и любить наших владельцев. Разве мы просим слишком многого?