Владимир Зещинский - Герцог северных пределов [litres]

Магии оставалось лишь найти аркану, подселить ее в мой очаг и разблокировать воспоминания о прошлой жизни, чтобы увеличить этим шанс на успех.

Задача была простой – собрать ключ и закрыть проколы.

Магия этого мира не просто некая субстанция, которая вдруг обрела разум. Нет, магия – это часть этого мира. Мира, у которого есть свой разум или та же душа, если хотите. Конечно, я не смогу поговорить с этим миром, как с простым человеком, ведь он – это нечто вроде божества, которое думает совершенно иначе.

С человеком, который решит некую поставленную перед ним задачу, могут поступить по-разному. Есть сотни и тысячи вариантов того, что с ним может после этого произойти. Его могут оставить в покое, наградить, убить, покалечить, осыпать почестями, даровать власть. В общем, всё что угодно.

Меня же, после того, как я смогу сделать портал и закрыть все проколы, ждет только одно – смерть.

Кто-то скажет: несправедливо. Но я в какой-то мере даже понимаю, почему все будет именно так. На это есть несколько причин.

Во-первых, всё в этом мире принадлежит некоему… существу, божеству, разуму, называйте, как вам нравится. Когда я говорю все, это означает именно всё. Магия, люди, звери, воздух, время, даже развитие. Именно он решает, будет ли живущая в нем разумная раса эволюционировать или же ей предстоит деградировать. Он сам желает выбирать для себя путь. И я тут лишний, вместе со своим прогрессом и долговременными планами, направленными на какие-то изменения. И дело не в том, что ему не нравятся сами изменения, а в том, что не по его воле, а по моей. И вот это его не устраивает.

Представьте себе некий порядок, что-то вроде громадного полотна. Оно существует, меняясь постепенно в каком-то определенном ритме. Оно находится в некой гармонии, которую ничто не нарушает. И я, человек, обретший воспоминания прошлой жизни, выбиваюсь из этого порядка. Разум, а именно так я решил называть сознание этого мира, терпит меня, пока я выполняю свою задачу, но после постарается всеми силами убрать, чтобы вернуть ту самую, нарушенную мною гармонию.

И, во-вторых, моя аркана. Существо, рожденное из энергии двух разных миров. Если вспомнить, то она поглощает смешанную энергию для того, чтобы расти и становиться сильнее. Можно сказать, что она питается ею, да и не только ею, ведь поначалу, для своего роста аркана брала нейтральную магию, старательно втягивая ее в мой очаг. А теперь представим, что я закрыл все проколы. Что дальше? Куда девать это существо? Остановится ли аркана или же продолжит вытягивать нейтральную магию из мира. А ведь любое существо стремится к развитию.

Наше слияние в какой-то мере решит эту проблему. Смешавшись с моей душой, аркана перестанет поглощать энергию из проколов, а станет пускать ее на наше усиление, перерабатывая ее. Она прекратит расти, зато ей и не нужно будет больше ничем питаться. Нейтральная магия этого мира будет рассматриваться после такого только как материал для плетений. Всё это ослабит напряженность Разума, что, несомненно, для нас очень хорошо.

Это было… больно. Слово «больно» не совсем подходит. Мне показалось, что меня попросту разрывает, расщепляет на мелкие части, практически атомы.

Когда я говорил «давай», я не представлял, что меня ждет. Наверное, никакая физическая боль никогда не сможет посоперничать с той, что я испытывал в момент своего слияния с арканой. Я никогда не пойду на это еще раз.

Я оглох и ослеп. Я превратился в кусок воющего мяса, который катался по каменному полу и сгреб ногтями грудь, словно пытаясь выдрать тот плазменный жар, который будто кислота выжигал мне все внутренности.

Наверное, я мог желать тогда смерти, даже понимая, что даже она не избавит меня от этой боли, ведь душа бессмертна. Вот только мысли мои расплавились в кипящем болезненном жаре. Я не понимал, что происходит. Не желал ничего. Я переставал существовать.

Нельзя соединить две сущности просто так. И невозможно безболезненно влить в нее что-то чужеродное. Душа целостна изначально, а это значит, если вы желаете смешать ее с чем-то иным, то для начала все придется разрушить. Необходимо помнить, что после подобного душа станет чем-то совершенно иным.

Спустя вечность боль утихла. Я открыл глаза и понял, что перестал быть человеком. Кое-как поднявшись на ноги, я выбрался из сокровищницы и поднялся в свою комнату. Рухнув на кровать, я буквально сразу погрузился в сон, решив оставить все мысли на завтра.

Проснулся я на рассвете. Мое пробуждение сложно назвать простым словом «проснулся». Скорее просто включился. Только что я не существовал, а в следующую секунду изучаю знакомый мне потолок, который как-то изменился.

Медленно оглядевшись, я понял, что изменился не только потолок, но и весь окружающий меня мир. Он стал будто бы объемнее. И непонятно, то ли ему добавили красок, то ли глубины.

В дверь постучали. И звук этот заставил меня прислушаться. Мне кажется, раньше он звучал иначе.

– Войдите, – разрешил я, рукой прикасаясь к горлу. Отчего-то мне показалось, что в одном простом слове сокрыта целая вселенная. Звук. Я хорошо знал, что всегда мог говорить. И в то же время я помнил, что возможности говорить у меня никогда не было. Это было похоже на то, как прозреть, будучи до этого всю жизнь слепым.

Весь мир был таким и знакомым и незнакомым.

Дверь открылась с тихим скрипом, и в комнату вошла Матильда. Она смотрела с тревогой и теплом. А я, сев на кровати, новым взглядом смотрел на эту женщину. Она была другой. Раньше мне казалось, что Матильда просто пожилая женщина с уютной внешностью, сейчас же я видел нечто совершенно иное. Она будто сияла. Вокруг нее что-то переливалось всеми цветами радуги, а внутри в такт биения сердца пульсировала сверкающая звезда. Матильда была прекрасной. Человек, с удивительно чистой, сверкающей душой. Физическая оболочка мало меня волновала, ведь она смертна и когда-нибудь просто прекратит функционировать, превратившись в простой перегной.

Я видел то, чем она являлась на самом деле , и не понимал, зачем боги или создатели заковывают эти удивительные души в куски обыкновенной плоти.

Встряхнувшись, я замер, прислушиваясь к себе. Наверное, я изменился, вот только не мог сказать, что теперь во мне стало другим.

– Что случилось, Матильда? – спросил я, стараясь смотреть не на душу, а именно на лицо, которое оставляло меня совершенно безразличным. Наверное, то же самое я бы ощущал, смотря на камень у дороги или кусок дерева.

– С вами все хорошо, милорд? Уже почти вечер, а вы до сих пор в постели, – сказала она, а я, прикрыв глаза, вслушался в ее голос.

Странно, я ведь умел раньше говорить и слышать, так почему же теперь простые звуки чужого голоса кажутся мне такими необычными?