Эмили Сувада - Эта смертельная спираль [litres]

Коул наклоняется вперед и всматривается в горы через лобовое стекло.

– У тебя есть соседи?

– Больше нет. А что?

Он щурится:

– Я все время получаю какие-то странные сигналы с этой горы. Словно их шлют какие-то люди, но я не могу определить, где они находятся, и не улавливаю никаких слов.

По коже пробегают мурашки.

– Может, они просто не говорят.

– Два дня?

– Ну, если это одичалые, то они молчат намного дольше.

Коула озадачивают мои слова. Конечно, он не знает, кто такие одичалые. Последние два года он провел на базе с искусственной вентиляцией, с HEPA-фильтрами и дезинфекционными отсеками. Он, наверное, никогда не убивал, чтобы получить иммунитет, никогда не давился очередной дозой и не видел, как ребенок, охваченный гневом, нападает на собственную мать.

Я потираю руки, глядя в окно на пролетающие мимо деревья.

– Ты ведь знаешь о гневе, верно? Как запах зараженного на второй стадии сводит людей с ума? Как он…

– Заставляет есть зараженных людей?

Я киваю, внезапно осознавая, что моя кожа сейчас пахнет так же, и вспоминая, что мне пришлось для этого сделать. Я заталкиваю эти мысли подальше.

– Это неврологическая реакция, как психоз. Когда гнев охватывает человека, он перестает себя контролировать, и некоторые уже никогда не становятся прежними. Мы зовем их одичалыми. Они сбиваются в стаи и нападают на людей, независимо от того, заражены они или нет.

Коул поднимает брови:

– Я слышал истории о них, но всегда думал, что это просто пропаганда «Картакса»: не покидайте бункеры или погибнете от рук людей, которые убьют вас ради спортивного интереса.

– Это не так, – я качаю головой. – Они больше похожи на диких животных, медведей или волков. Словно повинуются только основным инстинктам. Кажется, они узнают друг друга и сбиваются в стаи, чтобы охотиться вместе, но, как правило, не выходят из леса, как животные. Вот почему мы зовем их так. Но не думай, что они безобидные. Если ты столкнешься со стаей, тебя попытаются убить, хотя избежать их несложно.

– Это хорошо, – говорит Коул. Мы выезжаем на открытый участок, и джип ускоряется. – Потому что мне не хочется с ними встречаться.

Дорога петляет между деревьями неподалеку от входа в шахту. Коул продолжает хмуриться и всматриваться в лобовое стекло, словно пытаясь разглядеть что-то скрытое на горе.

Я открываю папку на коленях. Он поворачивается ко мне.

– Где ты это нашла? – спрашивает он. – Я думал, что проверил везде.

– В подвале, за шкафчиками.

Я просматриваю небольшую кипу исписанных бумаг. На большинстве из них диаграммы и какие-то вычисления, которые вряд ли нам помогут. Скорее всего, папа использовал какой-то определенный метод шифрования, который применял и раньше, возможно, во время исследований в хижине. И где-то среди записей должны быть ключи, но пока я не нашла ничего полезного. Я перебираю остальные бумаги в папке и замираю, когда передо мной оказывается лист с водяными знаками и золотым тиснением вверху страницы.

Коул вновь смотрит на меня и поднимает бровь:

– Ты попала на факультет биоматематики в Кембридже?

Я киваю, перечитывая письмо и вспоминая, как была взволнована, когда получила его. Мы прожили в хижине всего несколько месяцев, когда я тайком подала заявку на участие в специальной программе для несовершеннолетних, надеясь произвести впечатление на папу. Я отправила им несколько своих кодов, и мне тут же предложили бесплатное обучение со стипендией. Папа сам учился в Кембридже, и мне казалось, что его это обрадует, но, когда он узнал об этом, мы поссорились.

«Ты еще слишком молода, а Кембридж слишком далеко», – сказал он. А потом пообещал меня научить намного большему, чем они. Помню, как заперлась в комнате и ревела от обиды. А потом появился Дакс, с его улыбкой и непринужденным обаянием, и я признала преимущества домашнего обучения.

Бросив письмо обратно в папку, я смотрю в окно, мы уже подъезжаем к горе.

– Папа не отпустил меня. Я только окончила школу-интернат, и, думаю, он хотел, чтобы мы подольше пробыли вместе.

– Школу-интернат?

– Да, – я киваю. – Школу Святой Люсии в Канаде. Там было ужасно. Все постоянно зависали в виртуальной реальности, поэтому у меня не было друзей. Хотя из-за этого у меня появлялось много времени, чтобы научиться программировать. А ты? Где ты учился?

Что-то мелькает на лице Коула – словно рушится какая-то стена.

– В военной академии.

Ну конечно. Мне следовало догадаться. Точность его движений и то, как внимательно он смотрит по сторонам, словно просчитывает угрозы, говорит о том, что он не новобранец. Большинство солдат «Картакса», которых я видела, больше полагается на свои модули и оружие, но Коул, похоже, обучался многие годы.

– А колледж? – Я показываю на письмо из Кембриджа. – Что ты собирался изучать, перед тем как наступил конец света?

Его глаза на мгновение подергиваются дымкой, и он ерзает на сиденье, словно ему неуютно.

– Не знаю. Никогда об этом не задумывался.

– Ну, были же хоть какие-то мысли?

– Не забивай себе этим голову, – покачав головой, отвечает Коул.

– Если ты не расскажешь мне, то я начну гадать. И пока в голову приходит лишь то, что ты собирался стать профессиональным клоуном.

Он вздыхает, сбрасывая скорость, чтобы войти в поворот.

– Искусство.

– О.

Точно. Я же видела его рисунки, но почему-то не подумала об этом. Трудно сопоставить образ военного с мальчиком, который мечтает рисовать.

– Почему искусство?

– Почему биоматематика? – с сарказмом спрашивает он.

Я закатываю глаза:

– Я просто пытаюсь получше узнать тебя. Мы проторчим в одной машине всю дорогу до Канады.

Он замечает пешеходную тропу, которая ведет к шахте, раньше меня и съезжает с гравийной дороги. Джип тормозит, и приборная панель темнеет. Коул открывает дверь, чтобы выйти, но замирает и поворачивается ко мне. Рукой он нервно перебирает ткань штанов, но при этом не выглядит взволнованным, просто от него исходит та энергия, которую я ощущала раньше, изменяющая напряжение и плотность воздуха. Он встречается со мной взглядом и смотрит так долго, что мне приходится бороться с желанием отвернуться.

И я понимаю, что впервые действительно вижу его самого, а не солдата «Картакса». Коул моложе, чем мне казалось, скорее всего, моего возраста. Его светло-голубые глаза блестят в утреннем свете. А на носу я замечаю несколько крошечных веснушек.

– Ты кодировщик, – наконец говорит он. – Благодаря каким генам человек становится художником?

Я поднимаю бровь. Это вопрос с подвохом. Большинство связей между поведением человека и его ДНК еще не исследовано. Мы знаем, какие гены заставляют крыс бояться орлов, и знаем, почему птицы улетают на юг зимой, но сложная человеческая природа все еще остается загадкой для науки.