Эмили Сувада - Эта смертельная спираль [litres]

– Нет, – побледнев, говорит он. – Нет, дитя мое, я этого не делал. Она сама скачала лекарство, когда появились первые симптомы. Это помогло, но ее тело сильно изменилось, а гнев все равно начал поглощать ее. Поэтому я отключил проклятый алгоритм и приковал ее, чтобы обезопасить нас. И теперь пытаюсь ее исцелить, отыскивая более безопасный код.

От произошедшего начинает кружиться голова.

– Какой код? От гнева нет лекарства.

– Есть несколько, – говорит Маркус. – Но никто не может дать гарантий, что он сработает, к тому же, как ты видела, у них есть побочные эффекты. Люди работают над кодом по всему миру. Мы не единственные, кто видел, как срываются любимые.

– Но это же сумасшествие. – Я потираю лоб, морщась от нескончаемой головной боли. – Гнев – это неврологическое состояние, его нельзя излечить каким-то алгоритмом. Гентех не влияет на мозг человека.

– Пока нет, но однажды будет, – говорит Маркус. – Ты лучше всех должна понимать это. Люди говорили, что невозможно создать устойчивую антивирусную вакцину, пока твой отец не создал такую. Просто на такие исследования требуется время. С каждым днем мы подбираемся к лечению гнева все ближе и ближе. Код, который скачала Эми, писали тысячи семей, которые пытались спасти своих близких.

Я откидываюсь на спинку дивана и закрываю лицо ладонями. Так работают все кодировщики в «Небесах» – никаких правил, никаких тестирований, никаких гарантий, – но я никогда не видела, чтобы кто-то мутировал так сильно. Науке известно множество экспериментов, которые ученые проводили на самих себе, и я уверена, Эми знала, на какой риск идет. Но воспоминание о ее покрытой струпьями голове и маленьких рогах сводит меня с ума.

Это кровавая мясорубка. Это бесчеловечно. Но и «Картакс» не лучше. И доказательством тому служит фотография пятилетнего Коула со шрамами на груди. Неужели папа действительно сделал это с ним? Череп ломится от боли. Мне хочется проснуться от этого кошмара.

– У тебя мигрень, да? Она все еще мучает тебя?

– Да, – говорю я и потираю затылок.

Когда у меня закончились обезболивающие, я приезжала к Маркусу. Но у него тогда не было таблеток, только ген-код, который мне никак не подходил.

– Скорее всего, это из-за стресса, но сейчас приступ сильнее, чем раньше.

– Конечно, когда ты видишь, что кого-то подстрелили, это вызывает стресс, – говорит Маркус и распахивает дверцы старого шкафа рядом с диваном. – Мы с Челси недавно пополнили запасы… а вот и он. – Маркус достает поднос со шприцами и с радостной улыбкой поднимает один. – Обезболивающее, стандартная доза. У меня есть только то, что используют при инфекциях, но он должен снять острый приступ.

Я с опаской смотрю на шприц, но все-таки закатываю рукав до плеча. С обезболивающим я смогу сесть за руль. Автопилот проконтролирует дорогу, а Коул сможет поспать на заднем сиденье. Может, мы не так далеко уедем, но зато сможем отправиться в путь уже вечером.

– Спасибо, Маркус. Ты не представляешь, насколько это мне поможет.

Он втыкает иглу мне в плечо. И инъекция мгновенно действует – словно кто-то вылил ведро воды на огонь, полыхающий в моем черепе. Я закрываю глаза и откидываю голову на спинку дивана, теряясь во внезапно нахлынувшем чувстве невесомости, которое пришло на смену боли.

– Так хорошо… – бормочу я, развалившись на диване.

Мое тело и нервы постепенно перестают пульсировать, замолкают словно тень от затмения, которая накрывает город. Губы покалывает, а веки странно тяжелы, когда я пытаюсь открыть глаза, чтобы оттолкнуться от дивана…

Но не могу пошевелиться.

– Маркус, – в замешательстве выдыхаю я, когда мое зрение затуманивается.

Я вижу, как он возвышается надо мной и как появляются его дочери.

– Это то, о чем мы молились, девочки, – бормочет он, и его голос доносится будто издалека.

– Хорошая работа, папочка, – говорит Челси. – Пойду принесу скальпель.

Я просыпаюсь в холодном поту и тут же принимаюсь озираться по сторонам. Срывающееся с губ дыхание звучит резко и непривычно. Все вокруг кажется нечетким и странным. Я обвожу взглядом комнату и наконец понимаю, что со мной случилось, отчего сердце пускается вскачь.

Я смотрю на мир без фильтров.

Я резко выдыхаю. Мои модули отключены. Уже много лет я не смотрела на мир своими глазами. И всегда слегка изменяла реальность.

А теперь все кажется неправильным.

Дыхание звучит грубовато и кажется чужим, а загоревшая кожа – размытой и нечеткой. Я привыкла видеть каждую пору, когда смотрю на свои руки, но теперь мозг пытается понять, вообще руки ли это? Словно мир перевернулся с ног на голову, и все цвета резко изменились.

Что, черт побери, Маркус со мной сделал?

Пытаясь что-то разглядеть, я смотрю на предплечье. Светодиоды больше не светятся на панели, на их месте появился шов. В моей руке пульсирует семисантиметровая рана, протертая желтым антисептиком.

Ублюдок вырубил меня и разрезал мне руку.

От этой мысли мне становится дурно. Я судорожно начинаю ощупывать пальцами силикон под кожей вокруг шва. И с облегчением выдыхаю. Не знаю, что Маркус со мной сделал, но панель на месте.

Пошатываясь, я неуверенно встаю на ноги. Но что-то оттягивает мне руку, и я вновь валюсь на диван. К моему запястью тянется капельница.

– Маркус! – кричу я, дергаю иглу и шиплю от боли, как только она вырывается из вены. – Маркус, что ты, черт возьми, сделал?

– Тссс, – шепчет он, выбегая из прихожей.

Он начинает жестикулировать, но от этого движения у меня начинает кружиться голова.

Мозг не привык отслеживать движущиеся объекты без панели. Хоть мой зрительный модуль примитивнее тех, что стоят у большинства людей, я никогда не осознавала, насколько он изменял мое чувство реальности. Когда он работал, то даже все, что находилось на периферии, можно было прекрасно рассмотреть. А теперь мне кажется, что я смотрю на мир через узкий тоннель.

– Ты в порядке, – говорит Маркус, опускаясь рядом со мной. – Даже более, чем в порядке, моя дорогая. Ведь ты спасла нашу семью. Прости, что пришлось разрезать твою руку. Твоя система защиты не позволила мне скачать код.

– Что значит «пришлось»?

Но внезапно я понимаю все, и кровь застывает в жилах. Проведя пальцами по запястью, я нащупала отверстие в силиконе там, где должно было находиться одно из моих функциональных ядер.

Мой исцеляющий модуль. Он забрал его. Я опускаю взгляд на руку, чувствуя, как сжимается желудок. Он вырезал функциональное ядро исцеляющего модуля, чтобы украсть код. Не существует более жестокого способа для переноса данных, чем этот.

В решетке силикона, из которой состоит панель, имеются тысячи разъемов для различных алгоритмов, которые хранятся в отдельных функциональных ядрах. Они создаются так, чтобы их можно было извлечь, как платы в старинных компьютерах, но их нельзя вырезать вот так. Их нужно медленно отключать, вытягивая соединительные провода, чтобы не повредить чувствительную операционную систему панели. Вырежьте один модуль, и это приведет к необратимым последствиям всего гентеха. Он может больше никогда не запуститься.