Ирина Котова - Расколотый мир [litres]

– Брешут, – отозвался Макс. – И о девке я никакой не знаю. Я в море рыбу ловил, лодка перевернулась, все вещи на дно ушли. Остался с тем, в чем был. Еле на берег выбрался, полночи шел, пока на твою деревню наткнулся.

– Н’да, н’да, – покивал староста. – Так скрывать я н’чего не стану, даже за твое золото, крылатый. А то откроется – и меня убьют, и деревню сожгут.

– Я тебя и не прошу скрывать, – ответил Макс, – спросят – расскажешь. Можешь даже сказать, что я тебя с ножом у горла заставил. Сын твой болтать не будет?

– Мы н’ болтливы, – буркнул староста.

– А жена твоя тоже не болтлива? – поинтересовался Тротт.

Рыбак напрягся, потянулся к ножу.

– Зачем тебе, странник, о моей жене знать?

– Да так, – морщась, проговорил инляндец, – спросить надо кое-что, о чем только бабы знают. Так что, почтенный Виенши, возьмешь мое золото? И с женой дозволишь поговорить?

Рыбак еще поколебался. Фитилек в плошке пару раз прыснул горящими искрами и погас.

– Добро, – сказал хозяин и плюнул на руку, чтобы скрепить договор. – Повтори-ка, что тебе н’жно, странник.

Макс добрался до стоянки еще быстрее, чем до деревни. Отнял от норы листья, спустил туда добычу – и вдруг понял, что не видит принцессу. По спине ударило холодом, и он присел – и выдохнул со злым облегчением.

Богуславская не спала – сидела, обхватив колени, забившись к самому краю убежища, и зеленые глаза ее укоризненно мерцали.

– Вы меня обманули, – прошептала она сипло и прерывисто.

– Да, – согласился он, забираясь в нору.

– Я очень испугалась, когда проснулась, а вас нет, профессор.

– Надо было не просыпаться, – грубо ответил он, вытягиваясь на мху. – Ложитесь, Богуславская. Хорошо, что вы не плачете, – у меня, ей-богу, нет сил вас утешать сейчас. Завтра посмотрите, что я вам принес.

Она долго возилась в узкой норе, пытаясь подползти и вытянуться рядом, и наконец затихла.

– Главное, – прошептала она, – что вы сами вернулись, профессор.

Макс уже почти не слышал этого – он от усталости ушел в тупое полусонное состояние. В голове крутились остаточные размышления: он, точнее Охтор, много ходил по этому миру и встречал разных людей. И далеко не все из них были по-звериному жестоки, как норы и наемники. Были здесь и простые люди, которые так же, как во всех мирах, хотели спокойно жить. Как сегодняшний рыбак: он хитро щурился на прутик и на ноги гостя, что-то бормотал себе под нос про девок, которых никто не видел, однако нашел обувку у жены и поговорить с ней разрешил. На обратном пути Макс, привыкший к нравам Лортаха, ждал погони – если бы его прирезали да сдали норам, рыбаки бы еще вознаграждение получили, и ничто не мешало старосте поднять мужиков и погнаться за крылатым, – но его никто не преследовал.

Значит, даже самые жестокие боги не делают человека зверем. Зверем себя делает сам человек.

От усталости и груза завтрашнего дня на Тротта напала бессонница: вымотанное тело болело и требовало подкрепиться, но вставать не было сил. Макс все ворочался, пока не пришлось замереть – заснувшая было Богуславская неожиданно вскинулась, тараща глаза, сонно потерла их и пробормотала облегченно, укладываясь обратно:

– Вы здесь… здесь…

Повернулась к нему спиной и, поерзав, прижалась так, что короткие волосы на затылке полезли ему в рот.

Макс чертыхнулся и чуть отстранился. Но от принцессы, согревшейся под его курткой, шло тепло, и он как-то очень быстро расслабился и заснул. И все оставшиеся часы сна ощущал, как периодически щекотно становится щеке и губам.

12 февраля по времени Туры, Нижний мир

Максимилиан Тротт

Утром Богуславская первым делом распотрошила узелок с принесенными вещами, прижала их к груди и недоверчиво уставилась на Макса. Были в ее взгляде и обида, и страх, но все перебивало такое восхищение, что она живо напомнила ему напарницу Стрелковского, Люджину, которая тоже взирала на инляндца с благоговением.

Тротту не хотелось признаваться себе, что взгляды эти были ему приятны.

– Это всего лишь одежда, Алина, – сказал он сухо. – Переодевайтесь. У нас мало времени.

Принцесса поспешно закивала и побежала к ручью. И вернулась уже умытой и одетой.

– Обувь не жмет? – поинтересовался Тротт, разглядывая ее.

– Нет, даже большая, – Богуславская вытянула ступню из ботинка – тот был широковат, сделан из грубой кожи местных ящеров, – я тут обмотала, профессор.

Он посмотрел на эти рыхлые «обмотки», скривился и приказал сесть. И, осмотрев ступни – нет ли повреждений, – начал заново плотно перематывать их по щиколотки.

Макс опасался паразитов, но одежда оказалась так продублена солью, что у вшей не было никаких шансов. Штаны спутнице, конечно, были велики, как и сорочка, но даже в этой мешковатой одежде ее никто не принял бы за юношу, несмотря на короткие волосы: слишком выразительными и нежными были черты лица, тонкими – запястья, шея и лодыжки и слишком женской – линия губ.

– Профессор, – застенчиво позвала принцесса ему в макушку. Макс не стал поднимать голову. – Спасибо вам за все, – продолжила она, – я на самом деле понимаю, почему вы меня обманули. Я была в истерике и вне себя от паники.

– Это радует, – буркнул он.

– Я хотя бы чувствую себя человеком сейчас. Одетым человеком, – грустно поделилась она. – Как мало нам нужно, да? Убери от нас блага цивилизации – одежду, пищу, кров, – и мы ужасающе быстро возвращаемся в животное состояние.

Он снова промолчал, затягивая ткань на щиколотке.

– Только я не совсем разобралась, – с некоторым отчаянием проговорила принцесса, – что это такое, лорд Тротт?

Макс поднял голову – Богуславская протягивала ему длинную кожаную полосу шириной с ладонь и две толстые костяные иглы. Закрыл глаза, перевел дыхание и очень ровно рассказал неудержимо краснеющей спутнице, как эта полоска крепится к поясу штанов вместо белья и что в нее подкладывается.

После скудного и быстрого завтрака – пары тонких ломаных лепешек, выпекаемых рыбаками, и жутко вонючего кусочка килсея (слипшихся молотых пророщенных зерен, пропитанных рыбьим жиром, – рыбаки употребляли его как витаминный комплекс от цинги) – Макс, усевшись на мох, распределил вещи по двум мешкам. Второй тоже удалось выторговать у рыбака. Лицо принцессы, упрямо и молча дожевывающей килсей, было очень выразительным, но она не сдавалась. Съела, долго с облегчением запивая водой, и даже не пожаловалась. И в вознаграждение получила ломтик орехово-медовой спрессовки.

– Тоже у рыбака выменяли? – поинтересовалась она, настороженно принюхиваясь к лакомству.

– Точно, – буркнул Тротт, и лицо ее просветлело. Сказать, что взял у убитого, – есть не будет.