Роман Злотников - Нечистая кровь. Книга 2. Корни Тьмы [litres]

Дорога все сильнее углублялась в лес, петляя между рослыми раскидистыми дубами. Не было видно ни черта, и Брайс зажег над ладонью магический светильник, но Измиер рыкнул на него, и Брайс, пожав плечами, загасил пламя. В самом деле, он и сам чувствовал, что этому лесу больше приличествует мрак. Здесь не было привычной для леса какофонии ночных звуков, волчий вой, уханье сов, шелест змей и стрекот сверчков не сливались в единый тревожно-глухой гул. Хотя отдельные звуки все же доносились: треск сухих веток под копытами коней, стук падающего камня, задетого лошадью на тропе, нервное похрустывание суставов Измиера, который время от времени круто поводил плечами вперед-назад, словно его что-то тревожило… Вот и все звуки, а больше – ничего.

– Чего ты боишься? – с любопытством спросил Брайс, и джериец кинул на него свирепый взгляд, вполне читаемый даже в почти кромешном мраке.

– Уж точно не тебя, – прорычал он, и Брайс беззлобно рассмеялся.

– И, может быть, очень зря, – ответил он. – Долго еще ехать? Может, встанем на привал?

На эти вопросы Измиер не ответил, как и на все предыдущие.

Наконец мрак впереди стал чуть менее непроглядным: деревья расступились, открывая поляну, истыканную чем-то, похожим на пни от обрубленных стволов. Именно пнями это и было, как понял Брайс, когда все-таки зажег между пальцами магический свет, игнорируя недовольство своего неболтливого спутника. Слабая зеленая искра осветила поляну, на которой совершенно не росло травы – пласт земли казался лысым, словно его оросили зельем или ядом, убивающим все живое. В том числе и пни, оставшиеся от деревьев. Но разве в таком случае они не должны были сгнить до основания?

Брайс подъехал к одному из пней и посветил на него. Лоснящаяся от застарелой плесени кора походила на склизкую кожу, сердцевина пня – на черную гноящуюся рану.

– Это иэллия, – услышал Брайс за своей спиной. – То есть, конечно, бывшая иэллия. Священная роща твоих собратьев-эльфов. Люди вырубили ее и сожгли несколько веков назад, во время Великой войны. С тех пор тут не растет трава, хотя почему, толком никто не знает. За столько лет роща должна была восстановиться.

– Любопытно, – сказал Брайс, разворачивая коня к герцогу Эгмонтеру, стоящему посреди поляны, между пнями, с факелом в поднятой руке. – Ты наверняка знаешь, почему.

– Ну, у меня есть определенные гипотезы. Отчасти мы с тобой здесь для того, чтобы их проверить. Тут явно поработала Тьма, хотя я не нашел свидетельств того, что во время той войны люди прибегали к ней в этой местности.

– Возможно, это были не люди. Тут ведь тогда и орки шастали, и тролли, и кто только не валандался, – небрежно сказал Брайс. – Но, как я понимаю, нам это только на руку.

– Да, – улыбнулся герцог. – Верно. Измиер, ты можешь нас оставить. Дальше мы сами.

Брайс спешился. Измиер молча подхватил его коня под уздцы и направился прочь от поляны. Брайс не стал провожать его взглядом и пошел вперед, к герцогу, терпеливо ожидающему у импровизированного алтаря.

Это оказался, правда, не совсем алтарь – скорее, нечто, напоминающее пентаграмму вызова. Однако и пентаграммой, в привычном понимании слова, это тоже не было: вместо пятиконечной звезды на земле оказались начерчены четыре концентрических круга, замкнутые один в другом. Вдоль каждой окружности Эгмонтер рассыпал порошки, разлил зелья, разложил артефакты, над которыми Брайс работал самолично. Он отступил на шаг, окидывая картину широким взглядом – и понял, что пентаграмма тут все же есть. Самый большой, внешний круг был заключен между пятью покосившимися пнями священных эльфийских деревьев. Место было выбрано так искусно, что окружность касалась вспученных над землей корней у всех пяти пней, при этом оставаясь идеальной с точки зрения геометрической формы. Тонкая работа.

Эгмонтер вошел в круги – пока что они еще не действовали, хотя все и было готово к зарядке, – и поставил в центре внутреннего круга большую круглую чашу. Туда они сцедят зелье омоложения, если все пойдет, как планировалось. Да, именно сцедят, и Брайс оглянулся в поисках того, из кого они будут сцеживать. Эгмонтер говорил, что достаточно будет крупной собаки или новорожденного теленка. И что-то действительно лежало в стороне у пней. Правда, слишком большое для собаки и слишком маленькое для теленка.

– Возьми жертву и положи сюда, – сказал Эгмонтер, указывая на тень.

Брайс шагнул туда, протянул руку с колеблющимся между пальцами зеленым огоньком. Наклонился ниже, не вполне веря своим глазам. Смотрел долго.

Потом выпрямился. И сказал:

– Я не стану этого делать.

– Глупости какие, – вздохнул Эгмонтер, словно совершенно не удивленный таким заявлением. – Разумеется, станешь.

– Речь шла о собаке или теленке. О животном.

– А это и есть животное. Сам посмотри.

Брайс хотел ответить резко, но потом повернулся опять к телу, распростертому на земле. Это была молодая девушка, почти ребенок. Совершенно голая, с маленькими, сжавшимися от ночного холода грудями. Она не жалась в комок, а лежала прямо и неподвижно, как бревно, и Брайс решил бы, что она мертва, если бы не знал, что кровь жертвы для ритуала должна быть теплой. Волосы девушки были коротко острижены, словно у тифозной больной или осужденной на костер. Брайс взял ее за плечо и осторожно потянул. Она повернулась к нему неожиданно легко, издав короткий сиплый звук: не то хрип, не то стон, полный не страха и даже не боли, а звериного, бездумного ужаса – так воет животное, если бросить его живьем в огонь. Брайс, держа ее одной рукой за костлявое плечо, поднял выше руку, поднося свет ей к самому лицу. Он уже все понял, но хотел убедиться.

У девушки не было глаз. И языка. Когда она открывала рот, из него вылетали звуки, в которых не было ничего человеческого.

– Зачем… глаза? – выговорил Брайс ничего не выражающим голосом, и Эгмонтер охотно пояснил:

– Деревенщины верят, что глаза – зеркало души. Если у них отнять глаза, то они думают, что у них отобрали душу, и перестают считать себя людьми. Так что она действительно животное, потому что сама себя им считает. Перестань уже распускать сопли и тащи ее сюда.

Девушка могла их слышать – Брайс видел это по ее напряженному, белому как смерть лицу; она вслушивалась судорожно, явно не понимая, словно их речь звучала для нее не по-человечески. Ее пытали, и, вероятно, она обезумела задолго до того, как все закончилось. И в самом деле – больше не человек. Не считает себя им и, воистину, им не является. Но почему все-таки девушка, а не теленок? Какой в этом смысл? Брайс тщательно изучил заклинание, оно не требовало именно человеческой жертвы.

– Объясни, – коротко сказал он, не двигаясь с места.