Михаил Рожков - Хранитель

— Не надо к врачу, — сказал журналист, приподнимаясь и потирая затылок.

— Как не надо, надо! — заверещал мэр. Вдруг что серьёзное. Вон вы и за голову держитесь, ещё дурачком до конца жизни останетесь, а мне грех на душу. Я же вам говорил, аномалии тут сильные.

— Да какие, к чёрту, аномалии? — раздражённо произнёс Ручкин, — по затылку меня кто-то ночью приложил, вот и вся аномалия.

— Вы в этом уверены?

— Абсолютно!

— Да, дела! Тогда нам срочно надо в полицию. У нас с преступностью строго, её практически нет, а тут такое ЧП.

— В полицию так в полицию, — произнёс Ручкин, отряхивая пальто, и направился к машине скорой помощи.

Ехали недолго. Пётр Алексеевич, немного отойдя от удара, принялся размышлять, кто же на него напал. Ограбление он исключил сразу, так как денег не взяли. Но не успел додумать эту мысль, машина затормозила возле здания полиции.

Здание представляло собой одноэтажную постройку, впрочем, как и большинство строений села. Три окошка выходили на улицу, сбоку была стальная дверь с надписью «Краснобогатырский пункт полиции». Возле здания стояла старенькая служебная «Нива» и такой же старый полицейский «УАЗ».

Войдя в помещение, Ручкин тут же удивился, впрочем, удивляться ему приходилось тут каждый день, и всё чаще и чаще. В камере для задержанных сидела собака и грустными глазами смотрела на Ручкина.

— Дежурный, увидев мэра, тут же закричал: — Захар Аркадьевич! Какими судьбами?

— Да вот, журналист со мной из Москвы, ударил его кто-то ночью возле башни.

— Так аномалия, небось, — произнёс дежурный.

— Аномалия не аномалия, органы разберутся, — произнёс неожиданно появившийся капитан. — Захар Аркадьевич и вы, гражданин, пройдёмте ко мне в кабинет.

Капитан был обычного телосложения мужчина, лет пятидесяти. Одет он был в форму, которая мешковато на нём сидела. Звали его Анатолий Сергеевич Пинкертон, виски его были покрыты сединой, а на затылке начинала зарождаться лысина. Лицо у него было умное, во всяком случае Ручкину очень хотелось на это надеяться. Пётр Алексеевич уже целый час рассказывал события предыдущего дня, и ему начинала надоедать эта беседа.

— Значит, версию об аномалии вы исключаете? — спросил капитан.

— Абсолютно.

— Ну тогда всё ясно, это Фрол.

— Фрол! Точно! — воскликнул Семёнов. — Ну я ему задам, это же надо, человека по голове бить, ну негодяй!

— Кто такой этот Фрол? Местный криминальный авторитет? — спросил Ручкин.

— Да господь с вами, Пётр Алексеевич, — ответил страж порядка. — У нас тут места тихие, преступления практически не случаются. Фрол — это наш дворник. Влюблён он в Зинку до безумия, а та ему взаимностью не отвечает. Ревнует страшно. В прошлом году одного учёного чуть на берёзе не повесил.

— Так я, видимо, с ним уже знаком.

— Вот как? И при каких обстоятельствах?

— Возле магазина виделись.

— Вот как. Тогда я сейчас прикажу, и его мигом сюда доставят. А пока, может, чайку?

Капитан отдал приказ, и мужчины начали пить чай, ожидая, когда доставят злодея. Чай оказался с коньяком.

— А разрешите вопрос, Анатолий Сергеевич? — спросил журналист.

— Разрешаю.

— А почему у вас там собака сидит за решёткой?

— Так она Анну Серафимовну на днях за ногу укусила. Анна Серафимовна очень сильно ругалась, грозилась написать президенту. Вот и пришлось принять меры. А что поделать, закон суров — но такой закон. Будь ты хоть человек, хоть собака, а перед законом все равны. Вот и пришлось дать Шарику пятнадцать суток.

В дверь постучались, и в комнату ввели Фрола.

— Ну и зачем ты это сделал? — спросил Пинкертон, глядя на задержанного.

Фрол был явно растерян и подавлен. Он трусливо взирал на находящихся в кабинете людей.

— А что он, это, того.

— Чего того?

— Ну, к Зинке моей подкатывал.

— Ах ты, морда! — закричал мэр на Фрола. — Вот сейчас напишет Пётр Алексеевич на тебя заявление, и сядешь ты в тюрьму.

— Я больше так не буду, — по-детски загундосил здоровяк. — Люблю её очень, вот и приревновал.

— И что теперь, сразу человека по голове бить? — спросил капитан. — Да ещё ночью, со спины, эх ты!

— Простите меня, — чуть не плача сказал Фрол и опустил глаза в пол.

— А что, Пётр Алексеевич, — взял слово Сёменов. — Может, простим его, а? Он так-то человек хороший, дворник отменный, свою работу знает на отлично. Мозгов только у него маловато, от любви страдает. Простим, а?

— Простим, — ответил Ручкин. А про себя подумал: — Да делайте вы тут что хотите. Я-то уеду, а вам тут жить. А пока потерпим.

Всё-таки он был очень умный журналист и за свою жизнь уяснил, что нечего лезть со своим уставом в чужой монастырь.

— Пошёл вон отсюда, — зашипел капитан.

Фрол мигом растворился.

— А может, что покрепче? — спросил Захар Аркадьевич. — Так сказать, за удачное расследование и на поправку здоровья. У вас есть что-нибудь, Анатолий Сергеевич?

— Обижаете! — произнёс капитан и достал из сейфа бутыль коньяка.

Дальнейший день прошёл в застолье и песнях. Пинкертон, как оказалось, обладал очень приятным баритоном. Пётр Алексеевич долго уговаривал капитана отпустить Шарика, но тот был непреклонен. Наконец к вечеру просьба была удовлетворена и Шарик, весело виляя хвостом и гавкая, побежал на улицу, по дороге описав колесо полицейской машины. Везли журналиста в этот раз на уазике с мигалками. Затем уложили на кровать и вновь заботливо накрыли одеялом.

Проснулся Пётр Алексеевич в плохом настроении. Нет, ему уже не было так плохо от большого количества выпитого накануне, видимо, организм потихоньку адаптировался. Просто ему до чертиков надоело это место. Он, один из известных журналистов Москвы, с таким трудом добился аккредитации на красную землю, рассчитывая раскрыть тут великие тайны и донести о них миру, получив славу мирового масштаба. А по факту четыре дня в какой-то глухомани, где он только пьёт, и совсем никаких сенсаций. От красного цвета земли в глазах уже рябило до тошноты. Отсутствие удобств раздражало не сильно, так как он часто бывал в многочисленных командировках и приходилось видеть условия и похуже. Раздражало отсутствие интернета, связи, да и банально телевизора. Как бы он хотел сейчас выпить кофе с сигарой, включить интернет. Ему до боли, до ломоты в костях не хватало информации. Ручкин поймал себя на мысли, что находится в информационном вакууме и даже понятия не имеет, что творится в мире. А вдруг война? А вдруг ядерная? Вдруг уже давно все погибли и не осталось ничего живого на земле. А тут тишина. И земля. Красная земля. Пётр Алексеевич поймал себя ещё на одной мысли, что всё тут какое-то сюрреалистичное. Порой создавалось впечатление, что все жители — актёры провинциального театра и играют какой-то дешёвый спектакль. Хотя, с другой стороны, если взять любой небольшой населённый пункт страны, изолировать его от благ цивилизации, то он в конце концов превратится в некое подобие Красного Богатыря.